Нефрит
Шрифт:
– Нет. Уезжаем из Москвы. Пожрем где-нибудь по дороге. До Питера далеко.
Так я понял, что мы поехали в Санкт-Петербург. А еще через день мы спустились по трапу самолета, но уже в Чите. А вечером того же дня мы вышли из Валеркиного «Лендровера» у дома дядьки, в забытом богом таежном поселке. Центре золотоносного, нефритового, пушного и прочая и прочая района. Я понял, что моя жизнь кончилась, еще не успев начаться. Буду, как отец, дядька и прочая родня, горбатиться здесь, пока не загнусь. Прощай, яркая кипящая жизнь столицы, жизнь, полная приключений и возможностей.
Так закончилась одна страница моей жизни, и началась другая. И, как оказалось, приключений здесь на мою долю выпадает столько, что даже московское кипение блекнет перед местными буднями. Обычными буднями обычного добытчика нефрита.
Я перекусил, остаток сала завернул обратно в бумагу и положил в рюкзак. Пора двигать дальше, время идет, а еще никто не знает, что Росомахи больше нет. Я шагал, а мысли о прошлом по-прежнему не оставляли меня. Правда, о дядьке я уже начал думать в прошедшем времени. Эх, дядька, дядька, странный ты был человек – для своих, особенно для родни, ты готов был отдать все, не пожалел бы, наверное, даже жизнь. Семья для тебя была священной коровой. Благополучием семьи ты оправдывал все, даже чужие смерти. Но что хорошо для каждого члена этой семьи, ты понимал по-своему. Ты тянул всю родню в сытое и богатое будущее, не считаясь с желаниями самих родственников. Вся моя жизнь до возвращения в тайгу была определена пожеланиями дядьки, сначала он захотел, чтобы я выучился в столичном престижном вузе и там же поднялся наверх, когда же это, по моей глупости, не получилось, он опять все переиграл.
И я вернулся домой, чтобы стать его ближайшим помощником и учеником. А для того, чтобы теперь отрезать мне путь назад, Валерка и натворил все это – отрезанное ухо, раненный охранник и прочее. Все это было лишним, он явно смог бы меня увезти из Москвы просто так, без всей этой кровавой греческой трагедии. Лишь через годы я понял, что это был концерт для меня, чтобы я никогда уже не пробовал вернуться в столицу. Эти враги были сделаны врагами только из-за меня, и придумал все это наш главный кукловод Афанасий Иванович Гурулев.
Я немного отошел от реки и поднялся на небольшой взлобок. Надо было оглядеться, осторожность никогда не помешает, а в свете последних событий это теперь просто обязательно. Раз уж решились убить Росомаху, то, скорей всего, будут и всю семью давить до конца.
Лагерь отсюда не видно, он спрятан в распадке метрах в ста от реки, выше по течению горного безымянного ручья. Чтобы не могли разглядеть с вертолета. Но отсюда можно было разглядеть отворот к базе от тропы, идущей вдоль Витима. Я застыл, вглядываясь в подлесок, и тут же понял, что и здесь дело плохо. Ветерок, временами начинавший дуть вдоль реки, принес запах беды. На меня пахнуло гарью. Это была именно гарь, вонючий спутник остывающего пожара, а не тот приятный запах дыма, которым наносит от костра. Я невольно присел и тихо сполз с голой вершины. Конечно, запах пожарища ветерок мог принести и не от лагеря, тайга постоянно горит, но я даже не стал пытаться себя обмануть, в душе сразу возникла уверенность, что вместо базы я увижу только угли.
По-хорошему, надо было сразу уходить, ведь на базе могли оставить и засаду. Если все это творят китайцы, то засада даже обязательна, они все делают тщательно, не то что наши бандюки. Но я не мог уйти, не убедившись, что лагерь разгромлен, – сомнения потом просто изгрызли бы меня. Сделав хороший крюк, я обошел распадок и забрался на сопку, выше базы, там, наверху, была лысая проплешина, и оттуда, если знать, куда смотреть, что-то можно было разглядеть.
Все оказалось так, как я и думал, – в оптику прицела «Сайги» сквозь лапник сосен и лиственниц проглядывали почерневшие остовы изб. Я долго – наверное, с полчаса – разглядывал лагерь и окрестности, но ни разу не заметил ничего живого. Чуть шевелились только ветки, движимые ветерком, курился редкий дымок над прогоревшим жильем, да играл на перекате ручей, из которого мы брали воду. Больше тянуть нельзя, надо идти туда, может, найду какой-нибудь след, указывающий на виновников всего случившегося. Время неумолимо поджимало – уже прошло почти полдня со времени смерти дядьки, я еще не связался ни с кем из родни, они не знают, что произошло здесь, а я не знаю, что творится там, в жилухе.
Все еще настороже, я спустился с сопки и остановился за кустом, на границе между лесом и нашей базой. Здесь запах горелого остывающего дерева был очень сильным, но пахло не только углями. Паленый запах горевших шкур и продуктов вызывал тошноту. Я еще раз оглянулся, отодвинул ветку и решительно шагнул вперед – хватит уже осматриваться, никого здесь нет.
Но это оказалось не так, совсем недалеко от того места, где я стоял, лежал человек. А подойдя ближе, я разглядел, что он не один. Оба трупа лежали за обгоревшим остовом бани, поэтому я и не разглядел их сверху. Лучше бы я не спускался сюда, подумал я, отворачиваясь от ужасной картины. Обоих мужиков перед смертью пытали, лица были распухшими так, что глаз не видно. У обоих разорваны рты и выбиты зубы. На обнаженных по пояс телах следы порезов и огромные ожоги, похоже, жгли факелом. Людей не добивали, нет следов ни от пули, ни от ножа, похоже, после того, как они потеряли сознание, их просто бросили умирать.
С большим трудом – слишком обезображено было лицо – я узнал одного из мертвых. Это был наш рабочий, из местных, но не из родни. Для всяких грязных работ, не связанных с добычей и перевозкой нефрита, дядька специально нанимал таких – опустившихся алкашей, не имевших ни родни, ни знакомых. Этого все звали Аркашкой. Не фамилии, ни отчества. Не знаю даже, настоящее ли это имя или просто кличка. Возраста он тоже был неопределенного, может, тридцать, а может, пятьдесят – водка давно состарила его. Бедный Аркашка, подумал я, от него-то что хотели узнать? Он, кроме бани и кухни, не знал не о чем.
Я присел и вгляделся во второго мертвеца. Этот явно был не наш. Хотя лицо превратилось в сплошной распухший синяк, можно было разобрать, что у него монголоидные черты лица. Бурят или орочон? С нами работали несколько человек из бурят и из эвенков. Этих дядька брал только по расчету: бурятов – потому, что в районе главная крыша была ментовская, а вся милиция была насквозь бурятской – что поделаешь, национальная республика; эвенков же, по-местному, по-простому – орочонов, брал потому, что эти знали тайгу как свою ладонь и могли провести караван с грузом через любой перевал.
Черные жесткие волосы тоже ни о чем не говорили, что у бурят, что у эвенков были такие же. Я перевернул труп – на спине тоже следы пыток, но здесь я увидел кое-что, что давало хоть какую-то зацепку: во всю спину – его не смогли скрыть даже ожоги – был вытатуирован разноцветный дракон. Блин! Неужели китаеза?! Даже если так – я ведь ставил китайцев на первое место в списке подозреваемых, – то кто и за что пытал его? Свои, что ли? Все совсем запуталось. Если же напали не хунхузы, то тогда откуда взялся этот китаец? На нашей базе? Блин! Был бы жив дядька, тот бы явно разобрался, он обо всех местных заморочках был в курсе.
Я встал, похоже, больше здесь мне ничего не узнать. Надо проверить схрон с товаром и уходить. После увиденного на базе я стал всерьез беспокоиться об остальной родне, ведь большинство из них работало на Росомаху. Тут в тайге, конечно, еще не дошло до нравов девяностых, когда убивали всю семью вместе с детьми, но кто знает. В деле крутились такие бабки, что можно было ожидать всякое, тем более если появились какие-то новенькие бандиты. И конечно, я переживал за Сашку. Хотя и в совсем другом ключе, чем о родне.