Нефтяная бомба
Шрифт:
– Эй, ты знаешь, что в Ираке практикуется смертная казнь через повешение? Это если генерал Саидбек не прикажет переехать тебя машиной. Он борется с похитителями, и это ему порядком надоело. Поэтому он придумывает все новые и новые виды казни. Последняя – переехать человека машиной и бросить подыхать.
Молчит. Ну-ну, молчи…
– Есть возможность все решить. Ты слушаешь?
…
– Где мы находимся? Выпустишь меня – тебе ничего не будет, клянусь. Я даже дам тебе денег, и немало. Сто штук баксов – этого хватит, чтобы свалить отсюда.
Молчание. Идейный, видать. Зато где-то слышны
Стук в дверь. Два-два, явно не простой. Мой страж подходит, смотрит в глазок. Потом с лязгом открывает засов – тут нет замков.
О… явление Христа народу…
Не кто иной, как Борек Юхмин, тот еще фрукт. Вроде как еврей – в России чистых евреев нет, все – вроде как. Имел честь родиться в одном городе со мной, и даже одно время ходить со мной в один класс одной и той же школы. Тогда эксперименты всякие были, классы тасовали, поэтому в одном классе мы были ровно три года. А потом встретились уже через несколько лет, когда оба закончили школу. Борек занимался каким-то там еврейским культурным центром, а я… Ну, неважно, чем я занимался. Повод банален до безобразия – одна дама сердца и двое претендентов на ее внимание. В итоге она не досталась ни одному из нас, а Борек сдернул в Израиль. Слабоват оказался – избил я его всего один раз, и без особых зверств. А время было недоброе. Мог и на паяльник посадить.
Интересно, помнит он об этом или нет? Наверняка помнит. Но – по приказу забыл, вон как скалится. Как родного увидал.
– Санек…
Я делаю недоуменную морду лица. Борек подходит ближе, сматывает полиэтилен с моей физиономии, дабы можно было пообщаться. Не вспотел, за дверью-то сидя? Ведь зуб даю – все два с лишним часа там сидел, выжидал. Мол, узнал, что такие беспределы творятся, и приехал. Ну-ну, родной, артистом ты всегда знатным был. Только я теперь не хуже – наверное, даже лучше. Потому что я профессионал теперь, а ты как был артистом погорелого театра, так им и остался.
– Ты о чем? – спрашиваю по-русски.
– Не узнал? Это ж я, Юхмин. 7«В» – ну?
– И чо с того? Мне теперь тебя в задницу поцеловать прикажешь? Над арабской мирной хатой гордо реет жид пархатый… Или этого бандеровца по правую руку от меня?
Еще добавляю матом – совсем уж нехорошо, здесь за то, что у нас используется для связки слов, могут без лишних слов на перо поставить. Борек начинает сбиваться с темпа, а тот товарищ, одесную от меня, порывается вскочить, но сдерживает себя, хоть и с трудом.
– Сань, да ты чего?
Не въехал? Ничо… Щас въедешь. Только морду лица сострою немного пореальнее – только для тебя, как говорится. Вот так вот.
– Боре-е-ок! Алё, Москва на проводе. Ты берега не попутал? Ты к кому сейчас обращаешься?
Начало доходить. Ничего, сейчас схаваешь…
– Ты что, родной, думал, что ты меня за мои школьные воспоминания на двух пальцах разведешь? Ась? Или твои шефы из Рамат-Гана [16] так думали?
16
В Рамат-Гане находится одна из оперативных баз МОССАДа.
…
– Тебе
Доходит. Вот теперь – доходит. Поди, еще сам, дурак, вызвался – мол, фигуранта сам знаю, в одну школку ходили. Ходили-то ходили, родной, что есть, то есть. Только – ты думаешь, я не знаю, кто в учительскую постукивал, а? Все думали на меня, а на самом деле ты это был, родной. Ты. Любимец женщин…
– Ты чего говоришь, Сань, – начал сдавать позиции Борек. – Когда это было-то? Ты что, на меня с тех времен еще зуб имеешь?
– Имею, дорогой, имею. Я человек злопамятный, если ты еще не понял. Беспредел не уважаю. А из этого следует, что я не уважаю ни тебя, ни страну, которую ты представляешь. Потому что она, родной, действует так же, как и ты в молодые годы. Прет по беспределу, считает, что ей везде есть место и до всего есть дело. Да еще и в долю какого-нибудь здоровяка дурного берет – у тебя Димыч был, за тобой бегал, у твоей страны – Соединенные Штаты Америки на подхвате. А как только получает как следует коленом по яйцам, так начинает загибаться и выть про тяжелую еврейскую долю. Беспределы вы – по жизни. Именно поэтому я к вам по жизни предъявы имею, ясно? И вы мне по жизни должны.
Вот, теперь проникся. Уже думает, как будет в Тель-Авиве объясняться. А объяснения будут нелегкие. Ничего не губит карьеру разведчика так, как слухи. Взялся, сам вызвался и вернулся обратно оплеванный. Пошли слухи… И вот у тебя уже репутация. Отнюдь не хорошая… И вот ты уже сидишь где-нибудь в Африке и не имеешь никаких перспектив оттуда выбраться. А Африка, мил друг, это тебе не Ирак. Карьеры не сделаешь…
Ну… Соображай быстрее.
– Выйди…
Уже лучше. Коротко стриженный здоровяк с автоматом поднимается и покидает помещение. Напоследок бросив на меня взгляд, буквально кричащий: «Ну, попадись ты мне еще, козлина…» Ничего, цокнемся еще. Еще не вечер…
Дальше что? И зачем тебе это было нужно? Второй акт Мерлезонского балета?
– Ну, и что ты тут устроил?
– А чего?
– Людей оскорбил. Вася, между прочим, из русской семьи, а ты в него, считай, плюнул. Зачем?
– Не гордый, утрется. Что, в Израиле все русские и даже хохлы, так, что ли? Тебе чего вообще от меня надо?
– Поговорить.
– Ну, говори…
Мы выжидающе смотрим друг на друга.
– Если не хочешь тут театр одного актера устраивать – развяжи. А то, когда у меня руки-ноги связаны, циркуляция крови в организме нарушается. Голова не работает.
Борек примерно прикидывает, что ему светит так и этак, и приходит к закономерному выводу, что хуже уже не будет. Достает швейцарский нож, раскрывает маленькое лезвие. Перерезает пластиковые путы на руках и на ногах. Вот… Так намного лучше.
– Легче?
– Ага. Щас взлечу прям. Тебе чего надо? Ты хоть соображаешь, с кем связался?
Борек принужденно улыбается:
– Хватит. Давай поговорим, как нормальные люди.
– А мы с тобой как кто говорим? Как звезды на небе? Ну, давай…