Неизбежная могила
Шрифт:
— Береги себя, — неубедительно закончил он разговор, и Таша отключилась.
Сообщив по телефону новости Мидж, все еще говорившей с холодком, Страйк продолжил движение.
Через двадцать минут позвонил Шах.
— Она с тобой? — спросил Страйк, улыбаясь в предвкушении услышать голос Робин.
— Нет, — ответил Шах. — Она не пришла, и камень исчез.
Второй раз за две недели Страйк почувствовал, как все внутри него леденеет.
— Что?
— Пластиковый камень исчез. Бесследно.
— Черт. Оставайся на месте. Я на трассе М4. Приеду как можно скорее.
81
Верхний
«И цзин, или Книга перемен»
Перевод Ю. К. Щуцкого
Уже три ночи люди дежурили на ступенях храма, из-за чего Робин не могла покинуть общежитие. В среду на смену девочкам-подросткам пришли мальчики в длинных белых одеждах, а в четверг вечером у входа в храм заняли свои позиции Главы церкви, мерцающее пламя факелов освещало разрисованные лица Джонатана и Мазу Уэйсов, Бекки Пёрбрайт, Тайо Уэйса, Джайлза Хармона, Ноли Сеймур и других, с размазанными черными тенями на глазах. Ночью еще дважды являлась Дайю, ее светящаяся фигура была видна издалека из окон в задней части общежития.
Призрак, наблюдатели на ступенях храма, постоянный страх, невозможность сбежать или позвать на помощь — все это заставляло Робин чувствовать себя как в кошмарном сне, от которого она не могла пробудиться. Никто не спрашивал ее, кто она на самом деле, никто не заводил с ней разговор о том, что произошло в Домике для уединения с Уиллом, никто не пытался оспорить ее объяснение синяков и отека на лице. Все это казалось ей зловещими, а не успокаивающими знаками. Она была уверена, что расплата обязательно наступит в тот момент, когда решит церковь, и боялась, что это произойдет во время Явления. «Утонувший пророк разберется с тобой».
Иногда она издалека видела Уилла, безучастно занимавшегося своими повседневными делами, порой его губы беззвучно шевелились, и она знала, что он напевает мантру. Однажды Робин заметила, как он присел на корточки, чтобы поговорить с малышкой Цинь, но сразу поспешил прочь, как только Мазу пронеслась по двору с крохотной Исинь на руках. Робин по-прежнему сопровождали повсюду.
В честь Утонувшего пророка в день Явления все члены церкви постились, на завтрак им снова подали горячую воду с лимоном. Глав церкви видно не было, они, по всей видимости, отсыпались в фермерском доме после ночной службы. Измученная, голодная и напуганная Робин покормила кур, убралась в общежитиях и несколько часов провела в комнате для рукоделия, набивая плюшевых черепах для продажи в Норидже. Она все время вспоминала, как легкомысленно попросила у Страйка отсрочки на день, если не сможет вовремя положить письмо в пластиковый камень. Если бы она не отмахнулась от него тогда, то завтра за ней приехал бы кто-нибудь из агентства, хотя теперь она знала о ферме Чапмена достаточно, чтобы быть уверенной, что любого, кто попытается проникнуть сюда через главные ворота, пошлют куда подальше.
«Если я переживу Явление, — думала Робин, — то унесу ноги с фермы завтра же вечером. — Затем она попыталась посмеяться над собой, за мысли, что она может не пережить Явление. — Что, по-твоему, произойдет, ритуальное жертвоприношение?»
После
Когда солнце наконец зашло, в женское общежитие вошла Бекка Пёрбрайт, тоже в рясе, но, как и у Мазу, шелковой и расшитой бисером.
— Всем снять обувь, — проинструктировала Бекка ожидающих женщин. — Вы пойдете босиком, как Пророк входил в море, парами через двор, в полной тишине. В храме будет темно. Помощники проведут вас к вашим местам.
Они послушно выстроились в ряд. Робин оказалась рядом с Пенни Браун, чье некогда круглое лицо теперь осунулось и выглядело озабоченным. Они прошли по двору под ясным звездным небом, ежась от холода в своих тонких хлопчатобумажных рясах и с босыми ногами, и по двое вошли в храм, где действительно царила кромешная тьма.
Робин почувствовала, как кто-то взял ее за руку и повел, как она полагала, мимо пятиугольной сцены, а затем толчком велел встать на колени. Она уже не знала, кто находится рядом с ней, но слышала рядом шорохи и дыхание, она также не понимала, как те, кто помогал людям занять свои места, могли что-нибудь увидеть.
Через некоторое время двери храма с грохотом закрылись. В темноте раздался голос Джонатана Уэйса.
— Все вместе: Лока Самасту Сукхино Бхаванту... Лока Самасту Сукхино Бхаванту...
Члены церкви подхватили мантру. Темнота, казалось, усиливала гул и ритм слов, но Робин, прежде чувствовавшая облегчение, когда ее голос сливался с сотней других голосов, теперь не испытывала ни эйфории, ни облегчения; страх продолжал жечь, как будто ей положили уголь под ребра.
— ... и стоп, — приказал Уэйс.
Снова наступила тишина. Затем Уэйс заговорил:
— Дайю, мой любимый Пророк, глашатай истин, вершитель справедливости, явись нам в святости. Благослови нас своим присутствием. Освети нам путь, чтобы мы могли ясно видеть другой мир.
Наступила тишина, никто не шевелился. Затем, отчетливо и громко, раздалось хихиканье маленькой девочки.
— Привет, папочка.
Робин, стоявшая на коленях с закрытыми глазами, открыла их. Вокруг было темно: Дайю не было видно.
— Ты явишься нам, дитя мое? — произнес голос Уэйса.
Снова пауза. Затем...
— Папа, я боюсь.
— Ты боишься, дитя мое? — спросил Уэйс. — Ты? Самая храбрая и самая лучшая из нас?
— Здесь что-то не так, папа. Пришли плохие люди.
— Мы знаем, что в мире есть зло, малышка. Поэтому мы и боремся.
— Внутри и снаружи, — произнес детский голос. — Борись внутри и снаружи.
— Что это значит, Дайю?
— Умный папочка и сам знает.
Снова тишина.
— Дайю, ты говоришь, что зло среди нас, внутри нашей церкви?
Ответа не последовало.
— Дайю, помоги мне. Что это значит — борись внутри и снаружи?
Детский голосок застонал от горя, крики и рыдания эхом отражались от стен храма.
— Дайю! Дайю, Благословенная, не плачь! — взмолился Уэйс со знакомой ноткой в голосе. — Малышка, я буду бороться за тебя!