Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
На вопрос Сельмы, нельзя ли кого-нибудь нанять для уборки квартиры, Андрей отвечает: „Фиг тебе!“ и в черновике хвастает:
— Видишь, как надо мыть? — Он гордо повел рукой вокруг себя.
— Это ты сам? — осведомилась Сельма презрительно. — Ну и мужчина. Попался бы ты нашим парням: — Она вздохнула.
Потом Авторы убирают возникший конфликт: „Фиг тебе! — сказал он злорадно. — Сама отмоешь. Тут белоручкам делать нечего“. И после некоторого враждебного молчания разговор продолжается.
На вопрос, кем она была на том свете, Сельма отвечает: „Фокстейлером“ — и после недоуменного вопроса
В продолжении разговора Воронин рассказывает Сельме: „Работать можно и здесь на благо людей. У меня есть хорошие друзья, мы тебе поможем…“ Авторы правят, добавляя речи Андрея комсомольской горячности: „Может быть, и хорошо, что все так получилось: здесь ты все наверстаешь. У меня полно друзей, все — настоящие люди…“
Вспоминая студенческие времена, Андрей говорит: „У нас, бывало, на стройку уж такие долдоны ездили…“ Последние два слова Авторы правят на „сачки приезжали“.
В черновике Фриц на требование денег от Воронина выворачивает карманы. Это не похоже на аккуратного немецкого унтер-офицера, и Авторы изменяют на „раскрывает портмоне“.
Маринованную капусту, которую ел Кэнси, правят на „кислую капусту“.
„Сдох ваш фюрер!“ — говорит Сельма Гейгеру в черновике. „Сожгли его, вашего фюрера“ — правят Авторы.
„О Наставнике говорить было неловко“, — думает Воронин и сравнивает: в черновике: „…ощущение было такое, словно разглашаешь семейную тайну“; позже: „…как о семейном деле с посторонними людьми“.
„Все что угодно может быть сегодня, и все что угодно будет завтра, но послезавтра мы обязательно увидим небо в звездах, и на нашей улице наступит праздник…“ — думает Воронин в черновике. Позже Авторы исправляют первую часть мысли на: „Что сегодня может быть как угодно тяжело и плохо, и завтра — тоже…“
По показаниям Теодора Буха, Здание находилось „на Третьей Левой улице, неподалеку от“: в черновике — „церкви“, позже — „костела“. В Здании, как говорилось, не подстерегали „ни грабители, ни маньяки-садисты, ни кровососущие“: „пауки“ — в черновике, „мохнатые твари“ — в других вариантах.
Воронин вместе с Чачуа пересматривали дело о Падающих Звездах. В черновике дело состояло из „пухлой старой засаленной папки“, в других вариантах — из „кучи пухлых засаленных папок“. Получается, что дело стало более объемным, хотя чуть позже Чачуа упоминает об одиннадцати трупах по этому делу, в черновике же их восемнадцать.
Воронин говорит Эйно Саари: „Я уверен, что все подробности о Красном Здании вы узнали где-то на стороне. Сами вы его, может быть, даже и не видели“. В черновике он более обстоятелен: „Я лично не верю, что вы в тот вечер провожали Эллу Стремберг, видели Красное Здание и видели, как Элла вошла в это здание. Я лично думаю, что вам это всё подсказали“.
Антенна на Красном Здании названа странной и — в черновике крестовидной, позже — с несколькими поперечинами. Сельма, которую Воронин видит в Красном
Несколько по-другому описывалось развлечение ребят на сборах, о котором вспоминает Воронин: „…брали ботинок, привязывали его за веревочку к причинному месту заснувшего спьяна товарища, а потом ставили этот огромный грязный ботинок ему на морду, и как тот спросонья и в бешенстве хватал этот ботинок и запускал им в пространство…“
После того как пан Ступальский заявил, что они находятся в аду, Изя отвечает ему. В публикациях ответ выглядит так: „Во всяком случае, если это и не ад, то нечто совершенно неотличимое по своим проявлениям“. В черновике идет упор на логику: „Если два явления разнятся по своим определениям, но идентичны по своим проявлениям, надлежит считать их одним и тем же явлением“.
О выражении „Запад есть Запад, Восток есть Восток“ Андрей думает, размышляя о характере Вана, и, если в черновике он оценивает это так: „Это были совершенно неправильные, несправедливые строчки, но в данном случае они почему-то казались уместными“, то потом Авторы правят: „Строчка лживая, несправедливая, унизительная, но в данном случае она почему-то казалась уместной“.
На вопрос, что он делал в Красном Здании, Кацман отвечает: „Это мое личное дело. Вы не имеете права вторгаться в мои личные дела. Докажите сначала, что они имеют отношение к составу преступления. Статья четырнадцатая у-пэ-ка“. В черновике же он ее цитирует: „В соответствии с четырнадцатой статьей УПК следствие имеет право вторгаться в личные дела граждан только в том случае, если может доказать, что дела эти имеют отношение к составу преступления“.
Когда Изя говорит Воронину, что он обязан говорить правду о том, что он видел Воронина в Красном Здании, Воронин спрашивает вполне в духе сухого допроса: „Вы же говорите, что это вроде сна. Тогда какая разница, видели вы меня во сне или не видели? Зачем что-то там давать понять?..“ В черновике это звучит, скорее, саркастически: „Странное рассуждение, Кацман. Красное Здание — это что-то вроде сна? И если вы меня там видели, это вовсе не значит, что я там был, так? Зачем же такое благородство, душевная тонкость…“ Изя на это отвечает: „Я просто постеснялся вам сказать, что о вас думаю иногда. И зря постеснялся“, а в черновике добавляет: „Думал я правильно“.
Когда, во время переворота, Кацман с Ворониным ведут разговор о том, что было в папке и что он сказал Гейгеру, Авторы в черновике ставят акцент несколько иначе. В репликах Изи вместо „Такие вещи, согласись, простым гражданам знать ни к чему. Этак все к чертовой матери вразнос может пойти…“ — „Такие вещи не положено знать простым горожанам. Это и мне бы конец был, да и тебе, наверное, тоже…“; вместо „Зачем это ему [Гейгеру — С. Б.] — рассказывать?“ — „Ну конечно, зачем он тебе станет говорить… Зачем он вообще кому-нибудь станет говорить?“; вместо „Кто владеет информацией, тот владеет миром, — это он очень хорошо у меня усвоил!..“ — „А я сижу и думаю, чего это меня не приканчивают? А ведь теперь он меня может прикончить, если вспомнит…“; вместо „Интересно получается… — проговорил он неуверенно. — Может он просто забыл? То есть не то чтобы забыл…“ — „Пожалуй, все-таки лучше тебе этого не знать, — неуверенно проговорил он. — Или сказать? Просто даже не знаю“; вместо „Не знаю. Это все надо обдумать. Так, сразу, и не сообразишь“ — „Гейгер, наверное, об этом деле давно забыл. К вопросу о власти оно прямого отношения не имеет. По крайней мере, пока“.