Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты

Бондаренко Светлана Петровна

Несколько секунд он смотрел на меня с непривычным выражением. По-моему, это была смесь бешенства и одобрения. Мне даже страшновато стало. Никогда еще не видел я его таким, как сейчас. Потом уголки губ его снова приподнялись, и он снова превратился в древнего божка, лукавого и хулиганистого.

— Чтобы не было обид, — сказал он, — давай условимся. Все, что произошло в Малой Пеше, уже произошло. Нам остается сделать выводы. И мы с тобой их сделаем. Потерпи немного. Не сучи ножками.

Я ничего не стал говорить. Все-таки я не люблю его.

— Теперь о статистике, — продолжал он. — В каком она у тебя положении?

— Примерно полдела сделано.

— Хорошо. Поработай еще сегодня, а завтра, перед тем как отправляться в Харьков, передашь мне основные результаты. Там вообще-то есть хоть что-нибудь интересное?

— На мой взгляд — да. Правда, придется, наверное, посылать дополнительные запросы, но это уже на ваше усмотрение.

— Теперь слушай новую задачу. Институт Чудаков. Оказывается,

около года тому назад на Землю прибыл с частным визитом некто Колдун, удивительный мутант с планеты Саракш, пожелавший ознакомиться с нашей цивилизацией. Принимал его институт Чудаков, который, естественно, решил воспользоваться случаем и произвести все возможные исследования этого поразительного феномена. В чем состояла эта феноменальность, я со слов Торы получил лишь весьма смутное впечатление: ясновидец, ридер, психократ, а паче всего — „сапиенс, способный при виде капли воды сделать вывод о существовании океана“. Этот Колдун, оказывается, нужен был нам сейчас позарез. Проблема же состояла в том, что, пробывши четыре дня на Земле, он вернулся к себе на Саракш и там исчез, словно растворился в тамошних жутких радиоактивных джунглях. На протяжении последнего месяца Прогрессоры на Саракше пытаются (по просьбе Торы) выйти на связь с Колдуном, и у них ничего не получается. То ли Колдуна здесь на Земле мы как-то, сами того не ведая, обидели; то ли после своего визита он потерял всякий к нам интерес; то ли еще что-нибудь, специфически Колдуново и потому нам не представимое… Короче говоря, мне надлежало отправиться в институт Чудаков, поднять там все доступные материалы по обследованию Колдуна, переговорить со всеми сотрудниками, которые имели с ним дело, и попытаться понять, не произошло ли что-нибудь странное с Колдуном в этом институте, не сохранились ли какие-нибудь странные отзывы его о Земле и наших порядках, не совершал ли он каких-нибудь поступков, в то время оставшихся без внимания, а ныне представляющихся в новом свете…

— Психократ — это что такое? — деловито спросил я, когда Тора замолчал.

Он прищурился.

— Психократ — это общее название для существ, способных подчинять себе чужую психику.

— А, это вроде мохнатого слонопотама?

— Мохнатый слонопотам — это что такое? — спросил он, не моргнув глазом.

Не удержавшись, я рассмеялся.

— Простите, Тора, — сказал я, — но это в самом деле какое-то странное задание.

— А у нас в КОМКОНе все задания странные, пора бы и привыкнуть.

— Но не до такой же степени!

— Именно до такой! Будем искать колдуна. Настоящего колдуна, заметь, я с ним знаком, он настоящий колдун, с говорящей птицей на плече и прочими причиндалами… Да еще колдун с другой планеты! И нужный нам позарез.

— Возможный союзник, — проговорил я, не удержавшись.

Он снова перестал улыбаться. Он не любил, когда я показывал, что догадываюсь, чем мы с ним занимаемся.

— Имей в виду, что в Харькове ты будешь выступать как сотрудник Большого КОМКОНа. Это не прикрытие, поисками Колдуна действительно занимается Большой КОМКОН.

— Хорошо, — сказал я.

— Есть какие-нибудь вопросы?

— Нет. Пока нет.

— Ты сейчас домой? Или будешь работать?

— Я буду работать, — сказал я. — До семнадцати, не позже. А потом поеду домой и буду все время дома.

— Привет Асе, — сказал Тора.

5

В кабинете у нас все было так, как я оставил вчера, уходя домой. Стол Сандро был пуст и безукоризненно чист — видимо, Сандро так и не появлялся. А у меня на столе царил привычный хаос, который так раздражает меня по утрам и кажется таким необходимым и уютным каждый раз вечером. Я постоял у окна, бездумно провожая взглядом Облачный Город, величественно проползающий над окутанными зеленью крышами, потом сел за стол, подпер руками голову и закрыл глаза. Я отдыхал.

Всякий раз после разговора с Торой я испытывал потребность в отдыхе: вот так вот посидеть, расслабившись, понаблюдать за белыми и красными кругами, плавающими под закрытыми веками, и в который раз попытаться понять: почему?

Почему я его не люблю? Почему мне так трудно с ним? Почему он вызывает во мне что-то вроде страха, хотя это на самом деле не страх; что-то вроде презрения, хотя это, конечно же, не презрение… Как я могу презирать Максима Каммерера, легендарного Мака Сима, непревзойденного Белого Ферзя, организатора и руководителя операции „Тигр“, после которой сам Президент стал звать его „Тора“? В обоих КОМКОНах любой мальчишка знает Максима Каммерера, нас еще на свете не было, а он уже работал на Саракше — подрывал лучевые башни, дрался с фашистами, создавал республики и коммуны… Мы были еще школьниками, а он первым из землян проник в самое сердце Островной Империи и не только вернулся невредимым, но и принес сенсационную информацию, о которой никто и помыслить не мог, когда планировался „Белый Ферзь“… Он дьявольски умен, он добр, он обаятелен, более того — он прекрасно ко мне относится… вот это, наверное, самое ужасное. Я же вижу, я же чувствую, что он отличает меня! Всего шесть лет как он принял меня в свой отдел, а я сейчас ближе ему, чем даже Гриша Серосовин… Может быть, было у них все-таки с мамой?

Мама его не любит категорически. Она даже не старается скрыть

своей неприязни. Когда она узнала, что я работаю с ним, да еще под его началом, она была просто огорчена! При каких обстоятельствах они могли столкнуться? Ведь пути их никогда не пересекались. Единственное, что у них было общего, это то, что на протяжении нескольких лет они жили и работали в одном городе. Мама тогда работала в Музее Внеземных Культур, потом она заболела, уехала отсюда и никогда больше с тех пор не возвращалась. Может быть, тогда между ними что-то и произошло? Сейчас маму в Свердловск калачом не заманишь. Куда угодно, только не сюда. „Тойво, сынок, с этим человеком у меня связаны самые неприятные воспоминания“. — „Он причинил тебе горе?“ — „Не он. Он только выполнял свой долг, как он это понимал“… А Тора никогда не говорил со мной о маме, хотя он отлично знает, что я — сын Майи Тойвовны Глумовой. Но легко представить себе, что он все-таки чувствует себя виноватым и как-то старается загладить старую вину…

Конечно, мама хотела бы, чтобы я ушел от него, но как мне от него уйти? И ведь он знает, что я его не люблю. Я бы, конечно, никогда не позволил себе сказать ему это в лицо, но ведь такие вещи не скроешь. Я ведь не Прогрессор. Я не умею ни лгать, ни лицемерить, ни скрывать. Я умею быть только вежливым. По-видимому, Торе этого достаточно…

Уж он-то умеет и лгать, и лицемерить, и притворяться, уж он-то настоящий Прогрессор. Наверное, именно это более всего мне в нем отвратительно. Он никогда и никому не говорит всей правды. Я никогда не знаю, говорит он мне правду или лжет. По-моему, если у него есть выбор — сказать правду или солгать, он солжет. Он поступает так „в интересах дела“. Разумеется, в этом есть своя логика, но ведь тошнит! Меня тошнит, Тора! Вот вы посылаете меня в Харьков. Я не знаю, действительно ли вам так уж нужен этот Колдун. Может быть, нужен, но к чему тогда вся эта ваша невнятица насчет обид, которые ему нанесли на Земле, насчет каких-то таинственных его поступков? А может быть, вовсе и не Колдун вам нужен, Тора? Может быть, историю с Колдуном вы используете только как правдоподобное прикрытие, чтобы я вынюхал для вас нечто об институте, причем вынюхал так, чтобы и сам бы не понял, что я там вынюхал?

Да нет, конечно, я поеду в Харьков, о чем речь, поеду и вынюхаю все, что требуется, потому что я верю ему в главном. Он может сколько угодно лгать в мотивировках, в деталях, в оценках, в определении тактических целей, и меня может сколько угодно тошнить от этого, но я не могу от него уйти, потому что он всегда остается верен самому главному. Более того, он, видимо, единственный человек на свете, с которым мы понимаем это главное одинаково. То есть он, конечно, понимает это главное еще лучше, чем я, и именно поэтому я подчиняюсь ему почти слепо, можно сказать, ем из его рук и смотрю его глазами… и так будет продолжаться до тех пор, пока наши представления о главном не начнут расходиться. Между прочим, если подумать, таких, как я, у него тоже немного… а может быть, и вовсе нет? Боже мой, какие же мы тогда одинокие! Ведь я же со многими пытался говорить на эту тему. Одни — чрезмерно легкомысленны. Другие — тупы (я не могу подобрать иного слова: люди, совершенно безукоризненные во всех иных отношениях, становятся неодолимо тупыми, когда речь заходит об этом, их словно подменяют). А третьи — слепы, я вызываю у них жалость и сочувствие, они хлопают меня по плечу и стремятся поскорее перевести разговор на другую тему… А, я давно уже перестал разговаривать об этом. Это в первое время, когда я вернулся на Землю после этих жутких лет, проведенных на Гиганде, после этой кровавой клоаки, после этого пиршества лжи и лицемерия… Я тогда готов был кричать — да и кричал, кажется — на каждом перекрестке: „Прекратите!“, и мне казалось, что одна только мама понимает меня, Аська — не понимала, для нее я был героем, и это доводило меня до отчаяния, и вдруг, откуда ни возьмись, недалеко от меня появился Тора, а я вдруг как-то очень естественно, по гладенькой дорожке, как патрон из обоймы в ствол, вошел в КОМКОН и оказался у него под крылом. И однажды он сказал мне невзначай: „Что делать, дружище! Ведь Прогрессора может одолеть только Прогрессор“. Ужасно построен этот мир…

Для успешного отдохновения после встречи с Торой самое главное — это как следует себя пожалеть. Неплохо помогает и самобичевание. Надо со всей откровенностью сказать себе: ничем ты не лучше любого Прогрессора, как был ты Прогрессором, так и остался, как бы ни хотелось тебе отречься, потому что, если бы ты всерьез хотел отречься, не было бы тебя в КОМКОНе, работал бы ты сейчас, например, с Аськой в „Деликатесах“ на радость всем гурманам Вселенной, и мучила бы тебя сейчас не перспектива переться завтра в Харьков, чтобы врать там направо и налево, а мучила бы тебя проблема: почему вот уже неделю знаменитые пасифунчики отвергаются дегустаторами за прогорклость… Я представил себя дегустатором, и мне стало весело. Я вообразил себе, как Аська сидит у меня в лаборатории на краешке табурета и заискивающе смотрит на мои руки, белые нежные руки профессионала, которые осторожно и ловко вскрывают зеленую коробочку пасифунчиков, обнажают розовое прозрачное желе, неторопливо подносят это желе к белому нежному носу профессионала… и я шевелю ноздрями и говорю… нет, не говорю, а блею: „Продукт свежий у вас, а стагнация уже в третьем градусе, золотко мое…“