Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты

Бондаренко Светлана Петровна

Гриша Серосовин вошел по обыкновению без стука, остановился на пороге и спросил:

— Можно к тебе?

— Можно. Только я сейчас ухожу домой.

— А где Сандро?

— Это я тебя спрошу: где Сандро? Его третий день уже нет. Гриша легко сел за стол Сандро и задрал ногу на ногу.

— А сам ты где пропадал с утра? — спросил он.

— В Малой Пеше.

Гриша весь наморщился, вспоминая.

— Малая Пеша… Малая Пеша… Позволь, это где-то на Севере… А! Нижняя Пеша! Неужели Флеминг опять что-нибудь натворил?

Тойво постучал пальцами по столу, потом пожал плечами.

— Непонятно, —

сказал он. — Может быть, и Флеминг. Буду разбираться.

Гриша помолчал, ожидая продолжения, не дождался и сказал решительно:

— Наверняка Флеминг. Этот дьявол ничего не боится, все ему как с гуся вода. Я помню, лет восемь назад… тебя еще не было у нас… нет, семь… мы его поймали на изготовлении агрессивной квазибиомассы. Он потом клялся, что это у него-де промежуточный продукт какого-то цикла, но факт был фактом — какая-то растяпа у него в Нижней Пеше выпустила этот самый промежуточный продукт прямо в бухту… то ли выпустила, то ли упустила, а может и запустила, но, во-первых, там устричные отмели погибли, а во-вторых, пока эту дрянь вылавливали и уничтожали, двое из его же флеминговских ребят здорово покалечились… И ты представь себе, Тойво: ведь мы его за руку поймали, явное и злостное нарушение закона, он и сам не отрицал, что закон нарушен, до Европейского Совета дошло дело, а кончилось ничем. Отболтался дьявол. Пригрозили только в следующий раз отнять лицензию… Ты меня слушаешь?

Тойво несколько раз кивнул.

— Да, — сказал он.

— Знаешь, какой у тебя вид?

— Знаю, — сказал Тойво. — У меня вид человека, который напряженно думает о чем-то своем. Ты мне уже говорил это. Несколько раз. Штамп.

— Нет, — возразил Гриша с торжеством. — На этот раз у тебя вид человека, недовольного своим начальством.

Некоторое время Тойво молча смотрел на дисплей.

— Это шутка? — осведомился он.

— Да, сэр! — вскричал Гриша, изображая испуг. — Разумеется, сэр!

— Очень рад за вас, сэр, — сказал Тойво.

Гриша хохотнул и поменял местами скрещенные ноги.

— Хотя я заметил, — произнес он, — что особенно сонный и отсутствующий вид бывает у тебя именно после собеседований с Торой. Или это случайные совпадения?

Тойво, склонив голову к правому плечу, неторопливо оглядел Гришу от светлого его и плотного бобрика над загорелым гладким лбом и до кончиков неописуемо элегантных мокасин скользящего хода и проговорил:

— А я тоже заметил, что когда ты выходишь от Торы, вид у тебя не самый жизнерадостный. Или это случайные совпадения?

Второй вариант. С 64–76:

— Я надеюсь, что это все-таки НЕ они, — сказал наконец он.

— То есть, если это все-таки они, — немедленно подхватил Гриша, — ты просто не знаешь, что делать. Так?

Тойво повернулся к нему.

— Извини, Гриша, но мне и в самом деле нечего добавить к тому, что я уже сказал.

Гриша смотрел на него, приоткрыв рот.

— Неужели ты относишься к этому настолько серьезно? — спросил он с изумлением.

— Да. Настолько. А ты?

Гриша закряхтел, осторожно взял себя за кончик носа и морщась проделал им несколько круговых движений.

— Хочешь — честно? — произнес он. — Я не могу позволить себе относиться к этому серьезно. Относиться к этому

серьезно — значит, пожертвовать всем, что у тебя есть, от всего отказаться. Мне этого просто не потянуть. По крайней мере, сейчас я к этому не готов… Да и кто готов? На тебя я смотрю с некоторым, знаешь ли, жалостливым восхищением. На всей Земле ты, наверное, один такой, после Сикорски, кто уверовал в то, что Странники вмешиваются в нашу жизнь… Может быть, ты сам не понимаешь, что это значит? Ведь такая вера — это не твое личное дело: я-де верю, а вы — как угодно! Во-первых, ты тогда обязан всех заставить тоже поверить, это твой долг… Во-вторых, ты должен первым из всех ответить на вопрос: что же в таком положении делать? А уж это задача, которая заберет у тебя всю жизнь без остатка, не оставит тебе ничего… Или, может, я все это излишне драматизирую?

Тойво отбил пальцами несколько беспорядочных тактов по столу и проговорил:

— Может быть. А может быть, и не очень.

— Ну так вот, я на это не годен, — решительно сказал Гриша. — Жизнь слишком многовариантна, и слишком жалко вколачивать ее во что-нибудь одно. Мне — жалко. Вот я и норовлю отшутиться… Хотя, конечно, иногда мне становится стыдно и страшно, и тогда я смотрю на тебя с особенным восхищением…

— Ну и зря, — сказал Тойво. — Восхищаться нечем. Я ведь и сам никак не решусь окончательно закабалить себя в это дело. К сожалению, я далеко не Сикорски… — Он вернулся к столу и сел, и посмотрел на Гришу. — Мне скептики мешают. Остроумцы.

— Плюнь, — сказал Гриша, и совершенно непонятно было, говорит он серьезно или развлекается. — Никого не слушай. Одного себя слушай. И шефа.

— А тебя?

— Меня не обязательно. Хотя все-таки прислушивайся. Я тебя буду предупреждать, когда ко мне надо прислушиваться.

Он хотел сказать еще что-то, что-то легкое, что смазало бы ощущение неловкой интимности, возникшее у обоих в последние минуты, но тут пропел сигнал окончания программы, и на стол короткими толчками поползла лента с результатами. Тойво просмотрел ее всю строчку за строчкой, аккуратно сложил по сгибам и сунул в щель накопителя.

— Ничего интересного? — спросил Гриша сочувственно.

— Да как тебе сказать… — промямлил Тойво. На этот раз он действительно напряженно думал о другом. — Снова весна восемьдесят первого…

— Что именно — снова?

Тойво прошелся кончиками пальцев по сенсорам терминала, запуская очередной цикл программ.

— В марте восемьдесят первого года впервые после почти двухсотлетнего перерыва зафиксирован случай массового самоубийства серых китов.

— Так, — нетерпеливо сказал Гриша. — А в каком смысле „снова“? Тойво поднялся.

— Пошли домой, — сказал он. — Долго все это рассказывать. Потом отчет почитаешь.

Глава шестая

Тойво обедал. Ася не признавала заказных обедов. Обеды она готовила всегда сама. Так было принято в доме ее матери. Так было принято в доме ее бабушки. Эта восхищавшая Тойво традиция уходила в семье Стасовых в глубь веков, в те невообразимые времена, когда еще не существовало эмбриокулинарии и обыкновенную котлету приходилось изготавливать посредством сложнейших, очень неаппетитных процедур, а о таком блюде, как розовый пасифунчик, и не слыхивали.