Неизвестные в доме
Шрифт:
Рожиссары радовались от души. Два заседания суда прошли благополучно. Кое-какие щекотливые вопросы удалось лишь слегка затронуть. Медведь вел себя вполне пристойно, да и Николь проявила относительную сдержанность. Шли оживленные переговоры по телефону. Доссену хотелось узнать, не может ли завтра произойти какой-нибудь неожиданный инцидент. Марта бодрствовала в спальне сына, так как у Эдмона слегка поднялась температура. Люска заперся на ключ в своей комнате, которая была не настоящей комнатой, а чем-то вроде гаража или сарая, стоявшего
А г-жа Маню молилась, одна во всем своем доме, молилась, потом плакала, потом пошла проверить, хорошо ли заперта дверь, так как ей было страшно, потом поплакала еще немного и, уже засыпая, пробормотала вполголоса что-то, словно убаюкивая свою боль.
В восемь часов утра по улицам снова двинулся кортеж, мужчины, женщины группами стекались к зданию суда, люди узнавали своих соседей по скамьям и если еще не раскланивались, то уже обменивались неопределенно любезными улыбками.
Эмиль был все в той же синей паре, в том же галстуке. Вид у него был более замкнутый, чем накануне, возможно, потому, что он очень устал.
А Джо Боксера Лурса не обнаружил в комнате свидетелей, хотя ему полагалось бы находиться там, ибо сегодня утром была его очередь.
– Суд идет!
"...следующий свидетель... говорите правду... правду... спода... сяжные..."
Допрашивали Дайа, в коричневом костюме, с веснушчатым лицом, с коротко подстриженными, как у новобранца, волосами. Этот ничего не воспринимал трагически, и, должно быть, в зале сидело немало его приятелей, так как он то и дело оборачивался и все подмигивал кому-то.
– Вы работаете в колбасной у вашего отца и на следствии показали, что несколько раз вам случалось брать из кладовой окорока.
И парень хвастливо подтвердил:
– Если бы я сам об этом не сказал, никто бы в жизни не заметил.
– Вы также брали деньги из кассы?
– Как будто другие стесняются!..
– Простите, не понимаю.
– Я говорю, что все берут из кассы. Отец, дядя.
– По-моему, ваш отец...
– Никогда счет не сходился, каждый вечер мать орала. Какая разница, чуть меньше, чуть больше!..
– Вы познакомились с обвиняемым в "Боксинг-баре" в тот вечер, когда произошел несчастный случай...
Вдруг Лурса вздрогнул. Какой-то человек, добравшийся только до третьего ряда, и, видимо, безнадежно застрявший, так как адвокаты в мантиях загородили все проходы, делал ему отчаянные знаки.
Лурса его не знал. Человек еще молодой и, по-видимому, принадлежащий к окружению Джо Боксера.
Лурса встал и направился к нему.
– Срочное дело!
– шепнул незнакомец, протягивая через плечи адвокатов смятый конверт.
И пока продолжался допрос колбасника, Лурса, вернувшись на свое место, прочитал записку, но даже бровью не повел, чувствуя на себе тревожный взгляд Рожиссара.
"Я их нашел. С нашей стороны было бы не особенно шикарно втягивать их в это дело, так как Жэн, оказывается, кое в чем замешан, а я и не знал. Я пристал к Адели, и она сказала мне, кто он. Это Люска. Это он пришил голубчика. Найдите возможность его присобачить, не подводя девчонку.
Я в комнате свидетелей. Но ни слова никому. Вы обещали мне все делать честно!"
Председательствующий вытянул голову, стараясь разглядеть лицо Лурса. Казалось, бедняга со своим массивным подбородком и ртом, словно прорезанным ударом сабли, сардонически смеется.
– Не хотите ли вы, мэтр?..
– Простите, вопросов не имею.
– А вы, господин прокурор?
– Вопросов не имею. Возможно, было бы разумнее для ускорения хода дела и чтобы не злоупотреблять терпением господ присяжных...
– ... следующий свидетель...
Еще один взгляд через головы судей на окончательно пришибленного Эмиля Маню.
– Эфраим Люска, называемый Жюстеном... клянитесь... всю правду... скажите: клянусь... обернитесь... господам присяжным... Вы познакомились с подсудимым... Простите. Из дела явствует, что вы знали его очень давно, коль скоро вы вместе учились в школе...
Печка дымила. Дым бил прямо в лицо девятого присяжного, ел ему глаза, и присяжный отмахивался носовым платком.
Лурса, положив локти на стол, уткнув подбородок в ладони, прикрыл глаза и не шевелился.
Стоявшие с ним рядом в глубине зала его не знали. Возможно, они смутно догадывались, что принадлежит он к той породе людей, что лежат прямо на полу в коридорах ночных поездов, на вокзалах, терпеливо ждут в полицейском участке, пристроившись на самом краешке скамейки, или безуспешно пытаются объясниться с гостями на невозможном французском языке; к тем, кого высаживают на границах, на кого покрикивает начальство, и, быть может, именно поэтому у них обычно красные, испуганные, как у серны, глаза.
Возможно, просто потому, что от его вельветовой куртки дурно пахло, все его сторонились? А он, казалось, ничего не замечал. Он смотрел прямо перед собой не то вдохновенно, не то ошалело, терпеливо снося толчки соседей то справа, то слева. Лицо его украшали пышные висячие усы-с такими усами изображали до войны на картинках болгар; его нетрудно было представить себе в каком-нибудь национальном костюме, с металлическими пуговицами из золотых монет на куртке, в фасонных сапожках, с серьгой в ухе, с бичом в руке.
А вот бедняга председательствующий Никэ со своей физиономией, как бы расколотой надвое линией рта, ужасно походил на циничную и крикливую марионетку, которой манипулирует чревовещатель.
Что это он сказал? Лурса прислушался. Отдельные фразы бессознательно запечатлевались в его мозгу.
Он поглядывал на человека, затиснутого напором толпы в дальний угол; тот с трудом сохранял равновесие, стоя на цыпочках за плотными рядами адвокатов в мантиях.
"Отец родился в Батуме в..."