Неизвестный Кожедуб
Шрифт:
Несмотря на шквальный огонь вражеских зениток, несмотря на атаки истребителей противника, мы выполнили задание и вернулись домой без потерь.
Когда я подлетал к аэродрому, у меня сильно застреляло в ухе. Я не обратил на это внимания. Приземлился и не стал выходить из кабины, пока самолет заправляли горючим для второго вылета. Побывал и в третьем боевом задании. В полете боль затихала. Но когда вылез из кабины, от боли потемнело в глазах. Надо было принимать решительные меры: воспользоваться передышкой и подлечиться до того, как разгорятся бои.
Собрал летчиков и сказал им, что лягу в санчасть.
Мне
— Без меня летать осмотрительно. Особенно это относится к тебе, Никитин. Держи себя в руках, шалопут, не горячись!
Ребята обещали вести себя рассудительно.
Со мной вместе решил лечь в санчасть и Паша Брызгалов — рана на его подбородке еще не зажила. Пока шли бои, Паша ни за что не хотел заняться лечением.
Когда я доложил Ольховскому, что заболел, он сказал:
— Не волнуйтесь, сейчас затишье, летать не будут. Только поправляйтесь скорее.
В санчасти, расположенной в маленьком городке неподалеку от аэродрома, я пролежал неделю. Чувствовал себя прекрасно, но главный врач все еще не разрешал выписаться. Ребята меня часто навещали, и я был спокоен: в воздухе по-прежнему было тихо.
Как-то вечером, когда мы с Брызгаловым играли в шахматы, в палате неожиданно появился Мухин. У него было такое странное выражение лица, что я сразу почуял недоброе.
— Мухин, что случилось?
— Беда, товарищ командир!
Я вскочил. Шахматы посыпались со стола.
— Ну, что вы молчите!.. С кем?
— С Никитиным, Филипповым и Гопкало…
У меня подкосились ноги, и я сел на кровать.
Вот что произошло. Мухин и Гопкало получили задание вылететь в разведку.
Задание они выполнили, но на обратном пути, на линии фронта, Гопкало был сбит вражескими зенитками, когда летел на бреющем.
Никитин был подавлен гибелью товарища. Он рвался в бой, чтобы отомстить за него. Командир не хотел его отпускать, но он все же добился своего.
Никитин и Филиппов, хороший молодой летчик, полетели в группе Мухина на разведку в тыл противника. В районе вражеского аэродрома завязался бой.
Никитин увлекся, оторвался от группы. Филиппов пошел за ним. Оба они не вернулись на аэродром.
Несмотря на тяжесть утраты — мне были дороги все трое, особенно Миша Никитин, — в эти минуты я по-профессиональному осуждал Мишу и его напарника. Я ловил себя на неприятной мысли: «Вот расплата за нарушение боевой дисциплины, за спешку! Сколько раз предупреждал вас!» На душе было очень тяжело. Печальный урок! Вот к чему приводят самонадеянность, переоценка своих сил, неуменье сочетать трезвый, хладнокровный расчет и стремительность действий…
В этот день я, кажется, впервые нарушил дисциплину: самовольно уехал из госпиталя на аэродром.
56. Впечатления одного дня
В конце мая 1944 года на нашем участке фронта снова разгорелись бои — и на земле и в воздухе. Немцы попытались нанести контрудар в районе севернее Ясс.
— Битому не спится, — говорили летчики, узнав об этом.
Моему «Лавочкину» предстояли серьезные испытания.
Немцы действовали большими группами, эшело-нированно по высоте. Ходить небольшими группами они боялись. Господство в воздухе было в наших руках.
В эти дни мы узнали, что на наш участок фронта прилетело соединение Покрышкина. Оно расположилось севернее нашего аэродрома.
Однажды группа самолетов под командованием Покрышкина, выполнив боевое задание, на обратном пути приземлилась у нас на аэродроме переждать грозу. К месту их приземления побежали наши летчики.
Я издали увидел Покрышкина. Мне понравилась его сильная фигура, быстрые, уверенные движения. Вспомнилось, как весной 1943 года, готовясь к своим первым боям, я внимательно следил за боевой деятельностью Покрышкина и его друзей — братьев Глинка, Речкалова, Гулаева.
Очень хотелось поговорить с замечательным летчиком, и я направился к его группе, вспоминая, как в Борисоглебске не решался подойти к Герою Советского Союза Макарову. Чувство неловкости удерживало меня и сейчас.
Пока я медлил, Покрышкин подал команду, его летчики быстро разошлись по самолетам и улетели.
В тот день на имя командира части пришло письмо от колхозника Конева. Оно растрогало меня.
«Товарищ командир! Очень прошу вас отпустить ко мне капитана Ивана Никитича Кожедуба хотя бы на один день, конечно если позволит военная обстановка, в любой день на ваше усмотрение. Я обниму Ивана Никитича, как родного сына. Район приготовил центнер меду для летчиков вашей части. Урожай в нынешнем году ожидается хороший. Рад сообщить вам, что мои сыновья на фронте, и до меня доходят вести, что воюют они неплохо. Жду вашего ответа, жду Ивана Никитича в гости, желаю всем его друзьям боевых успехов и чтобы они с победой вернулись домой. В. В. Конев».Предстояли серьезные бои, и выполнить просьбу Конева командование не смогло.
На следующий день я повел группу самолетов на прикрытие войск. Над линией фронта мы встретили восемь истребителей противника. Они не приняли боя и ушли к Яссам.
Раздалась команда с земли:
— Ястребы, ястребы, будьте внимательны: сюда приближается большая группа бомбардировщиков противника!
Больше тридцати вражеских самолетов направлялись к линии фронта. К ним присоединились и восемь истребителей, уклонившихся от боя.
Я подал команду:
— Орлы, атакуем!
Мы сзади, сверху, всей группой врезались в строй бомбардировщиков Амелин зажег один «юнкере». Вражеские летчики в замешательстве начали бросать бомбы на свои же войска.
Нам мешали «мессершмитты». Пришлось вступить с ними в бой. Не выдержав нашего натиска, немцы повернули обратно.
К линии фронта приближалась вторая группа вражеских бомбардировщиков и истребителей. Я принял такое решение: частью наших сил связать боем истребители противника, а остальным — атаковать бомбардировщики.