Неизвестный Мао
Шрифт:
Во второй половине сентября 1948 года мэр Чанчуня зафиксировал резкое увеличение смертности, когда с деревьев опали листья, последний источник пищи. К концу пятимесячной осады численность гражданского населения сократилась с полумиллиона до 170 тысяч. Погибших было больше, чем во время «Нанкинской резни», учиненной японцами в 1937 году [92] .
Ветеран-коммунист, служивший в осаждавшей Чанчунь армии, так описал чувства, испытанные им и его товарищами: «Когда мы слышали, что многие люди в городе умирают от голода, то это не слишком сильно нас потрясало. Мы бывали в разных переделках, видели горы трупов, и сердца наши огрубели и ожесточились. Мы утратили вкус к жизни
92
Даже если верить заниженным официальным данным КПК, число умерших от голода гражданских лиц составило 120 тысяч.
Новость об этой чудовищной мерзости действовала угнетающе. Тем немногим беженцам, которым удалось спастись, в паспорта ставился штамп с перечислением четырех «правил поведения беженца». В одном из пунктов было сказано: «Не распространять слухи», то есть молчать. Чанчуньский образец был использован и в других местах, когда надо было ценой голодной смерти гражданского населения принудить к сдаче военный гарнизон. Коммунистический генерал Су Юй говорил, что такая тактика была применена в нескольких городах. Генерал, правда, не стал уточнять, в каких именно.
Гражданское население занятых коммунистами областей, помимо всего прочего, подвергалось беспощадной эксплуатации. Большинство мужчин работоспособного возраста были либо мобилизованы в принудительном порядке в растущую Красную армию, либо направлялись на тяжелые, а подчас и опасные работы в прифронтовой полосе. Последних было особенно много. В Маньчжурии красные таким образом «мобилизовали» 1,6 миллиона человек, то есть приблизительно по два человека на одного воюющего бойца. Во время Пекин-тяньцзиньской операции эта цифра составила 1,5 миллиона человек, а во время Хуайхайской операции — 5,43 миллиона. Эта гигантская рабочая сила использовалась для решения тех войсковых задач, которые в армии Гоминьдана были возложены на регулярные войска, — демонтаж укреплений, перевозка боеприпасов и раненых.
Женщины были оставлены на местах, и на их плечи легли все тяготы сельскохозяйственного труда, так же как на детей и мужчин, не годных по состоянию здоровья для службы в армии. Женщинам приходилось также ухаживать за ранеными, чинить обмундирование, изготовлять бесчисленное количество пар обуви и готовить еду для огромной армии военных и рабочих. Каждое хозяйство должно было выставить для нужд армии определенное количество продовольствия — только во время Хуайхайской операции крестьянские дворы отдали армии умопомрачительное количество зерна — 225 тысяч тонн. Помимо того что это продовольствие шло на питание красных солдат, его еще использовали и в психологической войне, едой соблазняя солдат националистов, таким образом толкая их на дезертирство.
Националисты постоянно испытывали недостаток продовольствия, так как они в основном полагались на поставки продовольствия по железной дороге и на случайные доставки по воздушным мостам, что случалось лишь изредка. Один ветеран-гоминьдановец вспоминал, как сотни тысяч человек однажды сидели в окружении целый месяц, голодая и замерзая при температуре –10°. Солдаты дрались — а иногда и убивали друг друга за продовольствие, которое сбрасывали с самолетов. Позже за «хорошую пищу» начали считать древесную кору, а потом солдаты начали есть кожу своих ремней и подметок. Этот ветеран вспоминал, как они откапывали дохлых крыс: «Это было мясо! Деликатес!» В конце осады у красных не было уже никакой надобности даже стрелять. «Когда ты окружил пространство не больше средней задницы, то можно просто бросать камни, чтобы добить сидевших там 300 тысяч издыхавших от голода скелетов». Некоторые солдаты перебегали к коммунистам в результате регулярной радиообработки: «Эй, чанкайшисты, у нас чудные оладьи. Идите сюда, мы дадим вам поесть». «Нет такой политики, которая была бы лучше еды, — заметил тот ветеран. — Все знали, что жареная свинина лучше вареной сапожной подметки».
Помимо того что крестьяне терпели реквизиции красных и угонялись на принудительные работы, многие из них лишились своих домов, так как они были разобраны либо на дрова, либо на материал для наведения мостов. Вся занятая коммунистами территория была превращена в гигантскую военную машину, жернова которой перемалывали личную жизнь людей. Все население вынудили день и ночь работать даром — и часто в самой гуще военных действий. Мао назвал это «народной войной».
Но «народ» отнюдь не добровольно шел на такое самопожертвование, и еще меньше от энтузиазма, который приписала ему коммунистическая мифология. Только террором можно было принудить служить войне «долгое время и без устали», как сформулировал это Мао. Весь процесс проходил под аккомпанемент так называемой «земельной реформы».
Во время войны с японцами коммунисты отказались от политики конфискации и перераспределения земли и ввели сниженную арендную плату за землю. Когда война с Чаном началась всерьез, коммунисты вернулись к своей прежней радикальной политике. Но перераспределение земли не было главным содержанием земельной реформы Мао. Настоящей целью стала практика, названная доу ди-чжу, «борьба с помещиками», что наделе означало насилие по отношению к более или менее зажиточным крестьянам (в отличие от дореволюционной России в Китае было очень мало крупных землевладельцев). Когда люди вспоминают земельную реформу, то первое, о чем они говорят, — так это о «борьбе» с помещиками.
Насилие обычно совершалось на митингах, которые должны были посещать все без исключения жители деревни. Сначала выбирали жертвы, заставляли становиться этих несчастных лицом к возмущенной толпе, а потом подстрекали людей выходить вперед и изливать свои гнев и обиду на «избранных». Толпа выкрикивала лозунги, выбрасывая вперед кулаки и мотыги. Потом деревенские хулиганы и пришлые головорезы начинали подвергать жертвы физическому насилию: несчастных заставляли становиться голыми коленями на битую черепицу, подвешивали за руки или за ноги и в таком положении жестоко избивали. Иногда людей забивали насмерть, часто теми же мотыгами. Зачастую пытки были куда более изощренными и отвратительными.
Партийное начальство в своих инструкциях кадрам даже не пыталось остановить это насилие. Согласно официальной линии партии считалось, что это законные акты мести со стороны угнетенных. Партийным кадрам внушали, что «они должны позволять людям делать то, что они считают нужным» с теми, кто угнетал и эксплуатировал их. В действительности партия желала побудить народ к насилию, а там, где его не было, партийные начальники обвиняли местные кадры в саботировании движения земельной реформы. Таких местных партийных функционеров смещали и заменяли более активными и преданными.
Модель земельной реформы была создана в период с марта по июнь 1947 года специалистом Мао по террору Кан Шэном. Кадровые работники во всех остальных районах Китая должны были копировать его методы. Сам тот факт, что проведение земельной реформы было доверено человеку, который был специалистом не по аграрной реформе, а по террору (и который ничего не смыслил в сельском хозяйстве), ясно показывает суть и значение программы. Кан приехал в деревню Хаоцзяпо на северо-западе Шаньси. После первого же митинга он устроил разнос местным кадрам и активистам, обвинив их в излишней «мягкотелости». «Должно быть насилие, — говорил он. — Крестьян надо научить беспощадности… Будут убийства… Но не надо бояться убийств».