Неизвестный Мао

Чжан Юн

Победе Мао в гражданской войне в огромной степени помогло неумение Чана разбираться в людях — хотя, конечно, выявить и обезвредить коммунистических агентов было очень и очень нелегко. Мао же в своей политике не допускал ни малейшей случайности. Кампания террора, развязанная в Яньане и других коммунистических районах, выявила и уничтожила любые возможные личные связи отдельных коммунистов с националистами, а тотальное уничтожение коммунистами возможности сохранения личных секретов и частной жизни исключило сношения с националистами людей, находившихся под властью коммунистов, даже если эти люди стремились установить эти связи.

Мао никогда не останавливался на полпути. Каждый раз, приобретая новую территорию и людей, он без устали предпринимал

беспощадные меры по укреплению своей власти, требуя, чтобы каждый вступивший в партию заполнял анкету о составе семьи и о ее социальном положении, — и это было только начало. Он никогда не прекращал вынюхивать, выискивать, расставлять сети, провоцировать, заглядывать в замочные скважины. Очень немногие агенты, националистические или иностранные, выживали в стане коммунистов, и не уцелел ни один, сумевший получить мало-мальски высокий пост в коммунистической иерархии.

Сильное чувство, какое питал Чан к своей жене, также способствовало тому, что он потерял Китай. Первым премьер-министром Чана после окончания японо-китайской войны стал Т.В. Сун, брат госпожи Чан. Семейства Сун и Кун (за представителя последнего вышла замуж старшая сестра мадам Чан) сильно разжирели благодаря проводимой Т.В. политике. После капитуляции японцев Т.В. установил курс обмена валюты марионеточного правительства за пределами Маньчжурии на абсурдном уровне 1:200. Это решительно повысило благосостояние семьи, но зато сделало нищим сразу все население оккупированных японцами областей Китая, к каковым относились такие крупные города, как Шанхай и Нанкин, где жило подавляющее большинство китайского среднего класса. При премьерстве Т.В. имевшие полную власть чиновники занялись беззастенчивым вымогательством, пугая богатых людей обвинениями в «коллаборационизме». Сам Чан признавал, что его чиновники «устроили настоящую вакханалию, предаваясь дикому разврату и азартным играм, ничем себя не стесняя… Они роскошествуют, наглеют, вымогают деньги… не останавливаясь ни перед чем…». «Бедствием победы» назвала влиятельная газета «Та Гун Бао» всевластие и произвол чиновников.

К моменту капитуляции японцев Чан казался всем славным победителем, но через короткое время слава его стала меркнуть. Гиперинфляция, продовольственный кризис, паническая скупка товаров и продуктов стали настоящим бичом крупных городов. Во время правления Т.В. правительство сумело промотать не только собственные резервы, но и значительные накопления золота и иностранной валюты, полученные в наследство от марионеточного правительства.

Супы и Куны получили доступ к иностранной валюте по льготному курсу, что позволило им с огромной прибылью продавать в Китае американские товары, чем был вызван тяжелейший за всю историю Китая торговый дефицит 1946 года. Этот демпинг обанкротил едва начавшую вставать на ноги промышленность и торговлю, и Т.В. был вынужден уйти в отставку 1 марта 1947 года, после того как подвергся нападкам в Национальной ассамблее и в прессе. Чан приказал начать следствие, которое пришло к выводу, что кампании Суна и Куна незаконно конвертировали более 180 миллионов долларов США.

Но единственное, что сделал генералиссимус, — это понизил Т.В. в должности, что вызвало неприкрытую злобу и отчуждение среди преданных делу и некоррумпированных сторонников Чана. Деморализация населения стремительно усиливалась, многие открыто называли режим «бандой разбойников» и «кровососов». Неспособность Чана вычистить эти авгиевы конюшни и, в особенности, обуздать преступную деятельность семьи своей жены обошлась ему потерей поддержки со стороны Америки.

Доклад о результатах расследования злоупотреблений родственников Чана был засекречен. Тогда газета гоминьдановцев «Чжунъян жибао», раздобыв копию этого доклада, опубликовала его 20 июля 1947 года, чем вызвала настоящую сенсацию. Два дня спустя, после телефонного звонка взбешенной госпожи Чан ее мужу, газета опубликовала заметку, в которой говорилось, что редакция по недосмотру поставила запятую не в том месте и поэтому сумма хищений составляла не 300 миллионов, а всего лишь 3 миллиона американских долларов.

Чан всегда позволял личным чувствам руководить его политическими и военными решениями. Он проиграл Китай человеку, начисто лишенному таких слабостей.

Глава 30

Покоренный Китай

(1946–1949 гг.; возраст 52–55 лет)

Самым страшным оружием Мао была безжалостность. В 1948 году, когда он двинулся на Чанчунь в Маньчжурии и не смог взять его сразу, то приказал голодом вынудить город сдаться. Подлинные слова Мао 30 мая 1948 года на месте боевых действий повторил его командующий Линь Бяо: «Превратить Чанчунь в город мертвых».

Оборонявший город генерал Чжэн Дунго, герой войны с Японией, капитулировать отказался. Так как продовольствия в городе могло до конца июля 1948 года хватить только на 500 тысяч мирного населения, он постарался его эвакуировать.

Ответ Линь Бяо, поддержанный авторитетом Мао, гласил: «Строго воспретить гражданским лицам покидать город». Коммунисты разрешали выходить из города только людям с оружием и боеприпасами, чтобы поощрить к бегству солдат националистов, но блокировали в городе всех гражданских. Мао рассчитывал на то, что генерал Чжэн, будучи «добрым парнем», как он называл его в беседах с Линь Бяо, будет просто вынужден сдаться, видя массовую гибель гражданского населения от голода. Сам начисто лишенный жалости, Мао знал, как манипулировать другими с помощью этого чувства. Когда так и случилось, Чжэн в конце концов смирился со своим положением, хотя и испытывал при этом большие нравственные мучения.

Через три месяца после начала блокады Линь Бяо докладывал Мао: «Блокада приносит замечательные результаты. В городе сильный голод… Гражданское население питается травой и листьями, многие уже умерли от истощения…»

«Наша политика заключается в запрете покидать город, — писал Линь. — На передовой мы расставили караулы на расстоянии 50 метров друг от друга плюс к этому натянули колючую проволоку и вырыли ров… Тех, кто выходил из города, мы убеждали (sic!) вернуться обратно… Когда голод усилился и положение стало совсем отчаянным, люди скапливались большими группами, стараясь выйти из города, но мы оттеснили их, и они оказались на ничейной земле… Многие там умерли от голода. Только в одном месте таких было около двух тысяч…»

Эта политика была настолько жестокой, что солдаты отказывались выполнять варварский приказ. Линь докладывал Мао: «Умиравшие от голода люди становились на колени перед нашими солдатами, умоляя пропустить их. Некоторые клали перед солдатами маленьких детей, а сами возвращались назад, некоторые вешались на виду у солдат. Караульные часто были не в силах вынести этого зрелища. Некоторые сами опускались на колени рядом с людьми и плакали вместе с ними… другие пропускали беглецов. Когда нам удалось это исправить, мы подметили другую тенденцию. Солдаты избивали, связывали беглецов, чтобы вернуть их назад, и даже открывали по ним огонь, стреляя на поражение».

Даже жестокосердный Линь советовал пропускать беженцев. Ответа от Мао не последовало. Линь, знавший излюбленную Мао тактику молчаливых запретов, взял ответственность на себя и 11 сентября 1948 года издал приказ: «Немедленно и сразу выпустить из Чанчуня [беженцев]». Но приказ не был выполнен, так как Мао аннулировал его. Единственными беженцами, которых выпускали из города, были те, кто мог принести какую-то пользу красным, обычно это были относительно богатые люди или специалисты. Например, одна из уцелевших семей смогла выйти 16 сентября 1948 года из города, так как глава семьи был врачом и мог оказаться полезным для красных. Один из выживших участников тех событий вспоминал, что коммунистические солдаты, прохаживаясь вдоль передовой, выкрикивали: «Все, у кого есть оружие, патроны, фотоаппараты, — сдавайте их, и мы дадим вам пропуск».