Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс!

Яковлев Николай Николаевич

Профессора Р. Тагвелл и А. Берли пришли в «мозговой трест» с относительно четкими идеями о причинах кризиса и способах их устранения. Тагвелл, которому в 1932 году шел сорок второй год, прошел обычную эволюцию либерала. В молодости он верил в радикальные идеи, в 20-х годах, оставив заблуждения юности, стал присматриваться с позиций ученого к функционированию американской промышленности и сельского хозяйства. Его возмущали хаос и бесплановость в экономике, единственным светлым пятном в истории ее был «социализм в Америке периода войны», когда в 1917–1918 годах работало управление военного производства. В 1927 году Тагвелл вместе с несколькими учеными-экономистами посетил Советский Союз. На него произвела громадное впечатление советская

плановая экономика. Сравнивая положение в СССР и США, он заключил: «Россия скорее осуществит цель – необходимое для всех, а не роскошь для немногих, чем наша собственная конкурентная система».

Он считал, что кризис в США – закономерный результат развития американской экономики, его нельзя смягчить, не внеся крутых изменений в методы правления в США. Будущее, писал он в 1932 году, за плановым хозяйством. «В России мы уже видим будущее, наше настоящее находится в жесточайшем контрасте с ним: американские политики, теоретики и богачи, кажется, нарочно сговорились спровоцировать бунт сверхтерпеливого народа». Он настаивал: «Мы можем приступить к экспериментам, и мы должны пойти на них, пока еще не поздно. В противном случае у нас наверняка разразится революция». Тагвелл был ее противником, подчеркивая: «Либералы хотят перестроить станции, не прекращая движения поездов. Радикалы хотят взорвать станции, остановив все движение, пока не будет сооружена новая транспортная система».

Если бы выбор стоял только так – коммунизм или свободное предпринимательство, писал он, «тогда экспериментатору решительно нечего было бы делать. К счастью, дело так не обстоит». Основным звеном в цепи реформ профессор считал восстановление покупательной способности, прежде всего фермеров, давно страдавших от «ножниц» цен между сельскохозяйственными и промышленными товарами. Все его рассуждения не выходили за рамки капиталистической системы, все его помыслы были направлены на то, чтобы укрепить ее. Иначе, понимал Тагвелл, капитализму не выстоять в соревновании с социализмом.

Тридцатишестилетний А. Берли усматривал главную беду Америки в чрезвычайно высокой концентрации в промышленности. По его подсчетам, 6 тыс. директоров различных компаний практически контролировали все производство в США. Это вело к застою: «система корпораций» немногим лучше феодализма, сковывавшего производительные силы общества. Берли сосредоточил внимание на социальных последствиях монополизации. По его мнению, крупные монополисты давно перестали заботиться только о выплате дивидендов и ведении хозяйства, они рвутся к власти, они «больше похожи на принцев и министров, чем на предпринимателей и торговцев». Их мотивы легче понять, изучая царствование Александра Македонского, чем экономические теории Адама Смита. Берли вовсе не был против крупного бизнеса как такового, но он считал, что князей экономики нужно поставить под контроль государства, ибо бесконечная война в их среде, всех против всех, убийственная конкуренция ввергли страну в пучину кризиса.

Если не будут проведены эти реформы, писал Берли, «в течение сравнительно короткого времени, скажем, двадцати лет, американская и русская системы будут очень похожими друг на друга. Нет большой разницы, руководится ли вся экономика комитетом комиссаров или небольшой группой директоров». Он видел будущее для США. в том, чтобы создать «чисто нейтральную технократию», ведущую экономику на основе «коллективизма без коммунизма». Только на этих путях капитализм может выжить в мире, где Советский Союз давал блистательный пример социалистических идей в действии.

С таким идейным багажом ученые явились в Олбани и разложили его перед ФДР. По нескольку раз в неделю в кабинете губернатора собирались члены «мозгового треста». Почти всегда засиживались до последнего поезда в Нью-Йорк, иногда за спорами пропускали поезд и оставались ночевать в Олбани. Процедура совещаний установилась как-то сама собой. Тагвелл и Берли выдвигали все новые

и новые идеи. О’Коннор обрушивался на них с позиций здравого смысла. Розенман действовал в качестве адвоката дьявола, а Моли умело направлял дискуссию. Когда возникал какой-либо специальный вопрос, из Нью-Йорка привозили к обеду очередную жертву, и вот что происходило, по словам Р. Моли: «Беседа за столом была приятной, обычной и, как правило, бессодержательной. Но стоило нам перейти в кабинет рядом со столовой, как пустой болтовне приходил конец. Рузвельт, Сэм или я задавали вопрос приглашенному, и он подвергался тщательной (идейной) стрижке. Губернатор одновременно был учеником, прокурором и судьей. Он слушал гостя несколько минут с напряженным вниманием, а затем прерывал его вопросом, острота которого характерно маскировалась поистине анекдотичным согласием с точкой зрения говорившего.

Конечно, спустя короткое время и мы все наседали на гостя. Однако точные вопросы Рузвельта были ударами вечернего метронома. Интервалы между ними все сокращались. Сами вопросы становились все более глубокими – верный показатель того, сколько он уже изучил на протяжении вечера. К полуночи, когда приходило время бежать на нью-йоркский поезд, Сэм, Док (О’Коннор) и я были в изнеможении, гость (который в большинстве случаев не понимал, что его выжали, как лимон) обычно выглядел порядочно измотанным, а губернатор, презрев дальнейшие вопросы, энергично высказывался по существу обсужденных проблем, резкими взмахами мундштука подчеркивал важнейшие положения»7.

Члены «мозгового треста» были удовлетворены работой с Рузвельтом. Он оказался очень способным учеником, схватывал новые идеи на лету. Одно это уже достаточно вознаграждало профессоров за их самоотверженный труд. Им представлялось, что ФДР в целом разделяет высказанные ему мысли. Он быстро понял объяснения о разрыве между покупательной способностью масс и производительными способностями страны. Моли призывал положить конец «анархии концентрированной экономической власти, которая, подобно орудию, сорвавшемуся на фрегате во время бури, носится по палубе, сокрушая все на пути». ФДР согласился и с этим, как и с тем, что нельзя и думать о разукрупнении концернов. Однако, признает Тагвелл, «ткань политики, которую он разрабатывал, создавалась в соответствии с замыслом мастера, о котором мы не имели ни малейшего представления». «Мозговой трест» давал строительные материалы, архитектором оставался Ф. Рузвельт8.

Боевое крещение идеи «мозгового треста», воспринятые Рузвельтом, получили в его речи по национальной радиосети 7 апреля 1932 г. Повод был малозначительным. Передачу организовала табачная фирма, рекламировавшая сигареты «Лаки страйк», но с годами эта десятиминутная речь стала знаменитой и вошла в хрестоматии: «Говорят, что Наполеон проиграл битву при Ватерлоо, ибо он забыл о своей пехоте – поставил все на более заметную, но менее важную кавалерию. Нынешняя администрация в Вашингтоне очень похожа на него. Она либо забыла, либо не хочет вспомнить о «пехоте» нашей экономической «армии». В переживаемые нами тяжелые времена нужны планы, базирующиеся на забытых, неорганизованных, но необходимых элементах экономической мощи, нужны планы, в которых возлагается надежда на забытого человека, находящегося в основе социальной пирамиды».

ФДР с громадной серьезностью предупредил: «Ни одна нация не может существовать, наполовину обанкротившись. Мейн-стрит, Бродвей, фабрики, рудники закроются, если половина покупателей не сможет покупать». Необходимо увеличить покупательную способность половины населения, особенно живущего в сельскохозяйственных районах; пресечь дальнейшее разорение и продажу с молотка ферм; расширить кредит фермам и мелким предпринимателям; снизить тарифы, чтобы сбывать излишки товаров в других странах. «Пришло время мужественно признать, что мы находимся в чрезвычайном положении, по крайней мере равном войне. Мобилизуемся, чтобы справиться с ним»9.