Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)
Шрифт:
Охваченный сонной одурью лежал я на балконе, прячась от жары и духоты. Слышал, как в кабинете надрывается телефонный звонок.
Нехотя подошел... Взял трубку.
— Страшная катастрофа. Убит эрцгерцог австрийский. Кажется, с женою. Только что получил телеграмму из Сараева. Приезжайте скорее в город. Жду... — узнаю голос американского коллеги. Не верю своим ушам. Сонливость будто рукою снята. Звоню к редактору «Берлинер тагеблатт» <...>, но он ворчит за нарушение воскресного отдыха и рекомендует не верить вздору. Звоню в «Аокал-Анцайгер»73 и получаю подтверждение рокового известия.
Через час я на Унтер ден Линден. Здесь творится нечто невообразимое. Десятки продавцов газет без шляп на головах, с раскрытыми воротами рубах и широко вытаращенными глазами мчатся по улице, громко выкрикивая:
«Покушение в Сараево... Эрцгерцог и эрцгерцогиня... Фердинанд...»
Русский сезон в Германии в год войны был по многолюдности совершенно исключительный. Русские приезжие положительно наводнили Германию. Берлин, Дрезден, Мюнхен, лечебные курорты, бады и просто дачные места кишмя кишели русскими. Люди, никогда за границу не ездившие, по какому-то фатальному наитию понеслись в Германию. Легкомыслие обнаруживали они чрезвычайное. Особливо прекрасная половина путешествующих россиян, совершенно газет не читавшая <...>. Война, носившаяся уже в воздухе и с каждым днем принимавшая все более реальные очертания, их не в какой степени не тревожила. Россияне, ушедшие с головой в покупки, лечение и наслаждения «за границею», слышать не хотели о войне и не верили в ее возможность.
— Какая там война?! Ерунда!.. Все это газеты раздувают. У нас в Питере ничего про войну не слышно...
Впрочем, так рассуждали не только «наши за границею» и не одни лишь обыватели. Даже люди с политическим и общественным стажем недалеко ушли в правильной оценке момента от рядового обывателя.
Вспоминаю, что дней за десять до начала войны, в Берлине гостили редактор «Русского слова» Благов и сотрудники этой газеты профессор Иосиф Гольдштейн и бывший священник Григорий Петров.
Занятый по горло текущей работой по информации газеты, я мог им отдавать совсем немного времени, но каждую свободную минуту проводил с ними.
— Уезжайте, господа, домой! Война неизбежна. <...> Психологический момент таков, что дипломатическим посредничеством катастрофы не предотвратить. Не сегодня — завтра, ружья заговорят сами!
Коллеги подтрунивали над моим преувеличенным пессимизмом, а Георгий Петров, бывший тогда в расцвете публицистической славы, побился даже со мною об заклад, что дипломатия сумеет в последний момент уладить грозный конфликт. И только когда Ф.И. Благов неожиданно получил из Москвы срочную телеграмму с просьбой прервать отпуск и вернуться немедленно к своим редакторским обязанностям, им стала ясна грозность положения.
Таковой, согласно воспоминаниям И.М. Троцкого, выглядела обстановка в столице Германской империи в самый канун Первой мировой. Русская колония в Берлине даже после объявления войны была в целом настроена весьма благодушно:
«Какое нам дело до войны? Пускай себе военные дерутся. Нас хорошо знают и не тронут. Да и как долго может война длиться? Повоюют три-четыре месяца и помирятся. Не бросать же дела и насиженных мест ради прихоти перессорившихся дипломатов...»
Дорого поплатилась русская колония за свое легкомыслие. Началось с того, что Берлин в последние три дня до официального открытия военных действий стал наводняться устремившимися в Россию курортными россиянами. Перепуганные, оголтелые, растеряв вещи и документы, они метались по Берлину, наводя панику и штурмуя уходящие на восток поезда. На вокзалах стоял стон. Места брались с бою. Уезжали чуть ли не на крышах вагонов. И поступали правильно. В Берлине жизнь для русских становилась невмоготу. С момента объявления в Германии угрожающего по войне положения отношение немцев к русским резко изменилось. Печать, особенно националистическая, открыла жестокую кампанию против русской колонии.
— Берегитесь русских шпионов! Следите за русскими! Выдавайте властям каждого подозрительного русского!
Этот клич печати, брошенный в наэлектризованную массу, встретил громкий отклик. А тут еще кем-то был пущен провокаторский слух, будто какой-то русский покушался на кронпринца. Паника росла. <...> говорить по-русски на улицах и в общественных местах Берлина стало опасным. Кое-где русских избили и оплевали. Русское посольство в Берлине стало объектом враждебных демонстраций.
Русские аборигены Берлина начали терять головы. Их охватила паника.
— Что делать? Бросить все и бежать, пока не поздно, или оставаться?
Никто не рисковал давать определенного ответа.
В субботу ночью стало известно, что Россия не ответила на поставленный ей Германией ультиматум. В воскресенье <1 августа 1914 г. — М.У.> рано утром появилось первое сообщение германского штаба о переходе русскими казаками прусской границы.
Этим был дан сигнал к началу репрессий против русских.
Русские журналисты, считавшие своим долгом оставаться на постах до последнего момента, собрались на совещание. Решено было в тот же день покинуть Берлин и перебраться в нейтральный Копенгаген. Заседание наше происходило в популярном тогда кафе «Метрополь» у вокзала Фридрихштрассе. Едва нами было принято решение об отъезде, как в кафе влетел какой-то потерявший голову россиянин с перекошенным лицом, дико блуждающими глазами и, дрожа всем телом, пролепетал:
— Сейчас в отеле «Метрополь» арестовали всех русских. Спасайтесь!..
Угрожаемость положения стала очевидной. Мы бросились на Штеттинский вокзал, запасаться билетами на Копенгаген. Билеты мы получили, но уехать, увы, удалось немногим.
Меня арестовали в тот же вечер, в момент, когда я собирался садиться в ждавший меня автомобиль. Арестовал меня сосед-офицер, с которым мы прожили пять лет на одной лестнице и который считался моим приятелем.
— Куда вы собираетесь?! — остановил меня офицер.
— В Копенгаген...
— Никуда вы не поедете!..
— Ошибаетесь, мои бумаги в порядке...
— Вы арестованы. Предлагаю вам немедленно вернуться в квартиру.
— Но, позвольте, на каком основании?!
— Повторяю, вы сию же минуту оставите автомобиль, или...
В руках у моего «приятеля» сверкнул матовым блеском браунинг. Пришлось подчиниться. Через четверть часа моя квартира была наводнена агентами криминальной и наружной полиции, подкрепленной собаками-ищейками, а через полчаса меня в сопровождении двух агентов на том же автомобиле везли в шарлотеннбургскую тюрьму.
Назавтра освободили, но по истечении нескольких часов снова арестовали. На этот раз надолго. В течение двух месяцев германского плена меня четырежды арестовывали и дважды интернировали.
Так началась для меня, как и для других русских в Германии, мировая война.
В биографической справке И.М. Троцкого от 1937 г., написанной им при вступлении в масонскую ложу «Свободная Россия» (Париж), также указано:
С начала первой мировой войны, после отказа сотрудничать с немцами, был арестован, провел два месяца в заключении. Впоследствии еще четырежды арестовывался немецкими властями, дважды был интернирован. В 1914 уехал в Скандинавию74.