Нелегал из Кенигсберга
Шрифт:
— Ну, конечно, успею! — повеселел Сергей. Увидеть возлюбленную в родных стенах — о таком он даже и не мечтал!
Весь вечер он печатал в своей домашней лаборатории, выгороженной в чулане. Сергей снимал комнату в деревянном доме у вдовы, бабы Ядзи в Шабанах — на окраине Минска. И добрая хозяйка без колебаний, а главное, без доплаты, отвела хорошему — непьющему и некурящему — постояльцу просторный чулан, лишь отчасти заполненный всякой рухлядью. Оконце пришлось затемнить. Щелястую дверь Сергей оклеил изнутри черной бумагой. Увеличитель очень удобно встал на чугунную станину швейной машинки. А на широкой полке прекрасно поместились ванночки-кюветы с растворами… В углу повесил красный фонарь, и принес бадью с водой для промывания отпечатков. Хозяйка смотрела на все эти приготовления, как на некое чародейство, особенно когда Сергей достал из чемодана, где размешалась его походная лаборатория, аптечные весы и стал отмерять порошки для проявителя.
— Ой, ну как есть дед-ворожей! — восхищенно всплескивала она руками. Еще больше удивилась старушка, когда из белого листа фотобумаги, опущенного в бурую жидкость, стали медленно проступать черты красивого девичьего лица…
Он бежал по перрону, надеясь догнать хвостовой вагон уходящего поезда. Это был последний поезд на Брест и надо было догнать его во что бы то ни стало! За ним топал, яростно сопя и пыхтя, толстяк с петлицами техника-интенданта 1-го ранга. Он тоже опаздывал, но Лобову не было до него никакого дела. И шансов догнать поезд у толстяка, судя по его одышке, не было. Сергей неплохо бегал еще в институте, призы брал, и здесь — еще вот-вот, и вцепится в главный приз: вагонные поручни. Он готов был даже вскочить на буфера и ехать до Столбцов, стоя на зыбком грохочущем железе. Но судьба улыбнулась, и он уже в самом конце перрона впрыгнул на подножку вагона. Победно оглянулся — толстяк из последних сил нагонял последние метры. Сергей протянул ему руку и принял небольшой, но увесистый чемоданчик, а вслед за чемоданчиком втянул и интенданта, припомнив строчку Чуковского: «Нелегкая это работа — из болота тащить бегемота». «Бегемот» благодарно улыбнулся, стирая клетчатым носовым платком крупные капли пота.
— Ох, давно так не бегал!..
Они устроились в полупустом купе. Толстяк протянул ладонь и представился:
— Куроедов. Михаил. Можно Миша.
Сергей тоже назвался. Ему совсем не улыбалось заводить с толстяком досужие дорожные беседы, хотелось побыть наедине, пережить то, что случилось сегодня утром. О, если бы толстяк знал, что пережил Сергей всего лишь час назад! Но он никогда об этом не узнает, как не узнает и весь остальной мир! Ему и самому еще в это не верилось…
Утром — к назначенному часу — он позвонил в дверь Ирины. По его раскладу получалось так — полчаса на рассматривание фотографий и чашку чая, а потом он прекрасно успевал на свой полуденный поезд. Но все планы переворошил и спутал вихрь, который они с Ириной сами накликали. Ей очень понравились снимки, она долго перебирала их, разглядывая с легкой полуулыбкой.
— Спасибо тебе, Данило-мастер! Какую же награду ты себе просишь?
— Всего ничего, — в тон «Хозяйке Медной горы» прищурился Сергей. — По полпоцелуя за каждый снимок!
— А как это — полпоцелуя?
— Поцелуй в щечку — это и есть половинка поцелуя.
Ирина встала и подставила щеку. Сергей с чудовищным сердцебиением прикоснулся к ней губами, затем еще раз — поближе к ее губам, затем поцеловал ее в уголок губ.
Поцелуй вышел робким и сухим. Зато следующий…
Влажным и жарким — пьянящим, головокружительным…
Ирина не протестовала, и четвертый поцелуй вышел самым настоящим поцелуем. Она не просто не отвела своих губ, а ответила так, как будто они уже объяснились в любви и уже сказали друг другу «да»… И руки их объяснились по-своему и обвились сильно и цепко, и тела прильнули так, будто и они давно уже были в сговоре. И все вдруг завертелось и закружилось, и мир поплыл, задрожал в мареве страсти. После такого поцелуя руки сами собой приподняли легкое тело Ирины и прижали ее всю — к груди, к лицу, к сердцу…
Как же оно так получилось-то все?..
За вагонным окном проносились сосновые леса, красноватые сами по себе да еще позлащенные закатным солнцем, полосы полей, с собранными посередке грудами ледниковых каменьев, зеленые кущи хуторков да островерхие колокольни костелов…
Гимнастерка от бега промокла на спине. Сергей расстегнул ворот, снял портупею с увесистой кобурой нагана. После того как под Гродно погиб корреспондент Величко, главный редактор вменил всем, кто едет в западные области ОЗВО, брать с собой табельное оружие — наганы. Кто убил Величко, так и не установили: в него выстрелили почти в упор, когда он остановился в Индурах спросить дорогу, вылез из штабной «эмки» и подошел к трем местным как бы мужичкам. Возможно, бандиты решили, что это большой начальник. У капитана Андрея Величко остались двое малолетних сирот и вдова Людмила, работавшая в отделе писем редакции.
Техник-интендант — он оказался финансистом-контролером — извлек из черного фибрового чемоданчика огурцы, помидоры, спичечный коробок с солью и торжественно развернул промасленный пергамент с вареной курицей.
— Вот приходится оправдывать свою фамилию! — широким жестом пригласил он к трапезе. — Жена в дорогу снарядила. И даже с собой налила.
На свет из чемоданчика явилась стеклянная баклага, обшитая сукном и два алюминиевых стаканчика. Только тут Сергей ощутил, что за весь день во рту не было ни крошки. Он вспомнил про бутерброды с чайной колбасой и сыром, которые успел сделать утром в дорогу, и дополнил стол своей снедью. За едой выяснилось, что Миша-Михаил едет в ту же 42-ю стрелковую дивизию, что и Сергей — проверять дивизионную финслужбу, и что через неделю они уезжают с женой в Сочи, если, конечно, не отменят отпуска.
В Брест поезд прибыл поздним вечером. На вокзальной площади Куроедов взял извозчика и пригласил в пролетку своего спутника.
— В крепость! — распорядился он, и кучер в обмятой польской фуражке-рогатувке пустил вороного жеребца резвой рысью на въезд в Каштановую аллею. Коляска покатилась мимо старинного парка, по шоссейке, обсаженной каштанами, тополями и липами к белым крепостным воротам. Приземистые и массивные, они строго смотрели своими узкими бойницами и походили на бойца с нахлобученным капюшоном — земляной насыпью поверх перекрытия, насыпь эта, густо заросшая травой, плавно переходила в крутые валы, которые обрываясь в заполненные водой рвы, казались еще выше, чем были на самом деле. Сергей не раз бывал в крепости и знал, что это только внешний обвод крепостной территории — Кобринского укрепления — что за воротами, куда извозчика не пропустят, полукилометровая дорога приведет к другим воротам — Трехарочным — за которыми, собственно, и начиналась цитадель — обрамленная сплошным кольцом двухэтажных краснокирпичных казарм. Именно там расквартирован тот полк, в котором завтра придется вести съемку и в котором возглавлял физподготовку капитан Суровцев. Вот уж с кем Сергею сейчас не хотелось встречаться!
Дежурный по КПП лейтенант-артиллерист проверил документы.
— Сами найдете или провожатого дать? — спросил он припозднившихся визитеров.
— Сами найдем! — заверил его Лобов.
— Ну, тогда скатеркой путь! — зевнул лейтенант, проведший, судя по темным кругам под глазами, бурную ночь накануне дежурства.
Они шли по дороге цитадели. По правую руку стояли коновязи артиллерийских лошадей, пушечные парки, ряды новеньких грузовиков. «Ого! Мощь-то какая!» — невольно восхитился Сергей, оглядывая становище военной техники.
Лобов бывал в Крепости раз пять. Ему очень нравились и здешние строения — форты, казематы, казармы — отмеченные печатью добротной фортификационной архитектуры. А больше всего нравилось то, что здесь росло множество редких трав и растений — как в хорошем ботаническом саду. И все эти цветки, листья, соцветия так живо напоминали ему студенческие полевые экспедиции, охоту за драгоценными кореньями, веру в русский женьшень… «Странная вещь — судьба! — размышлял он, поглядывая по сторонам. — Сначала из ботаника она сделала фотографа, потом из фотографа — танкиста, а из танкиста — газетчика…»