Нелепо женское правленье
Шрифт:
— Отогревайтесь, я позову вашего брата, — сказала я ему и, сжав конверт, открыла дверь и свистнула.
И вот уже братья приложились к горячему чаю с бренди, а я разорвала конверт и вытащила листок, записку от Холмса. Написанную второпях, строки съезжают вниз.
Вероника Биконсфилд едва избежала гибели в метро сегодня (четверг) в четыре часа. Врач заверил что она выживет. Больница Гайз, палата 356.
Послал к ней Ватсона.
Вот и погуляли. Пора возвращаться к прежней
Ронни лежит в отдельной палате. То, что не прикрыто одеялом, почти полностью скрыто под бинтами. Взгляд сидящего рядом с больничной койкой мощного мужчины обращен к двери. На коленях небрежно брошенный пиджак, под которым, как я хорошо знаю, спрятан старый армейский револьвер, направленный в сторону входящих. Увидев меня, мужчина улыбается, встает и, оставив пиджак в кресле, направляется к двери. Я отступаю в коридор, чтобы не беспокоить Веронику.
— Мэри! Я уж опасался, что этот парень в Ирландское море свалился.
«Парень» — это Билли, по возрасту годящийся мне в отцы.
— Здравствуйте, дядя Джон. — Я приложилась к щеке Ватсона. Гладкая. Успел побриться. Значит, Холмс какое-то время дежурил здесь лично. — А где Холмс?
— Холмс… Гм… Кто его знает. Где-то здесь и, должно быть, к утру вернется. Значит, уже скоро. Как поживаете, Мэри? Рождество весело прошло? День рождения ваш я прозевал, разумеется. Но кое-что вам привез. Из Филадельфии. Неплохой городок, знаете ли…
— Правда? Спасибо. Рождество… хорошо, все в порядке. А вот с Вероникой… Знаете, как это случилось?
— Похоже, что она упала на рельсы перед прибывающим поездом. В подземке. Точно не помню, на какой именно станции… Ушибы, сломана рука, множество царапин и кровоподтеков. Но жизнь вне опасности. Повезло. Холмс не очень верит, что это несчастный случай, потому вызвал меня подежурить. Родители заходили, молодой человек приезжал с Холмсом, больше никого. Кроме медперсонала.
— Послушайте, дядя Джон, Холмс прав. Риск большой. Даже больничным служащим нельзя доверять. Мало ли… какой-нибудь укол — и…
— Вы и Холмс. Вот уже двое считают меня птенцом желторотым. Конечно же, я слежу за ситуацией. А сейчас приведите себя в порядок, пока сотрудники больницы не заметили ваших грязных сапог.
Я уже собралась уходить, когда Ватсон издал столь излюбленный английскими полковниками звук: что-то вроде «ыг-г-гым-м-м».
— Между прочим, Мэри… Э-э… Затрагивал ли Холмс… Говорил ли он вам что-либо о… гм… о феях?
— О феях?
Интересы Холмса разнообразны и не всегда предсказуемы или объяснимы, но тематика детских сказок меня несколько удивила.
— Да, знаете ли, такие… феечки с крылышками, там… порхают, пляшут и поют… левитируют… — Ватсон неопределенно повел рукой. Видно было, что он чувствует себя не в своей тарелке.
— Не часто я его видела в последние дни, но когда видела, о феях речи ни разу не заходило. С чего бы вдруг?
— Вы, стало быть, еще не наткнулись. Честное слово, я не виноват. — Ватсон прижал руку к сердцу. — Если б меня спросили, я бы сразу ответил решительным отказом. Я и издателям уже пожаловался, но они говорят, дело
И тут до меня наконец дошло.
— Вы о Дойле? Что он натворил?
Ватсон застонал.
— Даже говорить не хочется. Холмс вел себя со мною недопустимо, утверждал, что я испортил его карьеру, связавшись с этим человеком, что его теперь никто всерьез принимать не будет…
— Бросьте, дядя Джон. Холмс наверняка так не считает. Уж вы-то должны его знать. Через неделю он все забудет.
— Уже две недели прошли, а он все тот же. Холодная вежливость. И сюда пригласил так же. Честно, я совершенно ни при чем.
— Я с ним обязательно поговорю, — пообещала я, но Ватсона этим не успокоила. Наоборот, он еще больше взволновался.
— Нет! Ни в коем случае! Он на эту тему здраво рассуждать не в состоянии. Ни слова о феях, о Дойле, о «Стрэнде». Вообще обо мне ни слова.
— Как скажете, дядя Джон. Буду молчать. Да не беспокойтесь вы так, рано или поздно все образуется.
Озадаченная, я вышла из больницы, стараясь не ускорять шага. Даже Ватсон, очень хорошо меня знавший, не предполагал, что один лишь вид больницы вызывает у меня дрожь. Не излечила от этого недуга и работа в качестве сестры милосердия в годы войны. Я так спешила, что дворнику с метлой, подметавшему улицу, пришлось зацепить меня своим рабочим инструментом, чтобы я обратила на него внимание. И это несмотря на то, что я знала: Холмс обязательно где-то сейчас появится, в обличье дворника или в каком-нибудь другом.
Дворник меня как будто не заметил, сунул метлу в свою мусорную тележку и кошмарного вида рабочей рукавицей утер нос, одновременно прикрыв рот, из которого донеслось еле различимое: «Станция „Лондон-бридж“, первая скамья справа». И разразился кашлем. Я поспешно удалилась, не дожидаясь живописной фазы отхаркивания.
Дойдя до упомянутой станции, я купила утреннюю газету. На последней странице заметка об инциденте с Вероникой. Уселась и пролистала газету. Сообщения об охотничьих подвигах принца Уэльского. Три лисицы! Конечно же, заблаговременно доставленных из зоопарка и выпущенных под пули бравых зверобоев. «Первый суд первой инстанции с первой женщиной в качестве судьи!» Доблестные первооткрывательницы, первопроходицы, пробившиеся в отель Эйлсбери, вломившиеся в мужские ряды судейского сословья. Так, что там у нас дальше? Рисунок легкого платьица при невероятно замысловатой шляпе с заголовком: «Лучший наряд для Ривьеры». Колонки уголовных ужасов… Но тут на скамью рядом со мной плюхнулось какое-то громоздкое и весьма вонючее тело. Возмущенно тряхнув газетой, я отодвинулась.
— Вы вернулись скорее, чем ожидалось, Холмс. Почему вы не в Марселе?
— Сложно допрашивать свидетелей, которых уже кто-то освидетельствовал, Рассел. Все трое покойники.
Подгоняемый поездами ветер рвал из рук газету. Справившись с нею, я досадливо поморщилась.
— Эти уловки, Холмс… Неужели они настолько необходимы? Скоро начнем пароли назначать.
— Как сказать, как сказать. Больничный служитель для какой-то надобности следил за Майлзом Фицуорреном, придется его переместить… газету держите естественнее, Рассел, расслабьтесь.