Нелепые и безнадежные
Шрифт:
– Они ничего не значат для меня. Не будь вы глухи до суеверий, то слышали бы, что говорят обо мне. А мои пороки гораздо хуже пьянства, поверьте. – Она улыбнулась, но Девишопу захотелось стошнить от ее улыбки. – К тому же, каждый имеет право на маленькую одержимость. Вы так не считаете?
Ее глаза странно заблестели. «Вот он, порок!» – подумал Девишоп в восторге.
– Наверное, так. Не беспокойтесь, я никому не раскрою вашу тайну.
– Не беспокоюсь, – Вадома пожала ему руку в перчатке. От нее веяло холодом. – Даже если вы кому-то расскажите, вам не поверят. Я слишком жалкая для любви.
Глава 9. Слаг
К началу приема на вилле Слагов Лаветты
Четырех из пяти лошадей Роджер Лаветт забрал из конюшен Сейкрмола, перебираясь в Гринкрик. Из сентиментальности отец оставил одного коня, которого подарил сыну на четырнадцатый день рождения. Гэзунконора. На этом коне Пивэйн пытался сбежать из Проклятой земли, сбежать от жизни в Сейкрмоле, отдаться порывам холодного ветра и стуку копыт. Довериться верному Гэзунконору, пусть везет его, куда посчитает нужным. Только дальше, как можно дальше от Сейкрмола. Сбежать от Вадомы, которая запретила ему «крутить романчик» с Бесси.
«Прислуга хуже проституток, – говорила Вими. – Проститутки за ночь требуют наличные или расписку. Продажная любовь продается за деньги. Прислуга флиртует в надежде на привилегии, – поучала сестра, будто много знала об этом. – Из борделя ты уйдешь и сможешь не возвращаться туда, если не захочешь. Прислуга всегда оказывается рядом, в твоем доме, рядом с твоими вещами. Бесси потребует больше, чем двадцать куриков за ночь. Она заставит тебя влюбиться. Забеременеет от тебя. Вынудит жениться. И все это только потому, что ты лорд. Ты для нее – возможность. Не трудоемкая работа, а возможность не работать вообще».
Вадома уволила Бесси, которая была такой милой и отзывчивой. Бесси слушала Пивэйна, когда он говорил о том, какой он несчастный. Она сочувствовала его проклятью. Она делала вид, что верит в проклятье.
Юный Пивэйн выкрал ключ от конюшни у спящей Вадомы (тогда она еще спала). Гэзунконор был самым быстрым скакуном на острове, и Пивэйн мчался на нем в Дросегеб, к любимой Бесси. Ему вдруг стало безразлично, что с ним станет, что станет с Вими. Пивэйн хотел нормальной жизни с нормальной женщиной.
Оказалось, у Бесси был муж.
Пивэйн мог бы убить его, забить до смерти (в свои шестнадцать он был крупнее и сильнее многих мужчин острова), вместо этого он, окинув хижину четы омертвевшим взглядом, проскрипел: «Принеси воды». Бесси, дрожащими руками, зачерпнула воды из бочки. Пивэйн напоил Гэзунконора и поскакал назад в Сейкрмол.
Прием Вадомы нельзя было назвать теплым. Она не произнесла ни слова, лишь обхлестала брата полным разочарования взглядом с ног до головы и ушла к себе. «Значит, такой выбор ты сделал», – говорил ее взгляд, но не она сама.
Имя Бесси под запретом в Сейкрмоле до сих пор.
Пивэйн часто приходил ночью на конюшню, чтобы расчесать черную гриву, чтобы шептать заговоренные слова на ухо животному. Он назвал его Гэзунконором. Пивэйн почти не помнил свою мать, ее голос, он почти не знал тот язык, на котором она говорила, но в еженощных кошмарах он не раз слышал зудящее в мозгах: «Норо, норо, норо». Память. Память Гэзунка. Память брата.
Вадома делала все, чтобы сохранить жизнь Гэзунконора и его подружки в отсутствие Пивэйна. За год до убийства мачехи Пивэйн прикупил компанию лучшему другу, черногривую кобылицу. Правда, животные (кроме крыс и ворон) не размножались в гиблом Сейкрмоле. За шесть лет отсутствия Пивэйна лошади, боящиеся Вадому, как и все животные (кроме крыс и ворон), извелись в конюшнях поместья. Они брыкались, вставали на дыбы, стоило Вадоме подойти к ним ближе, чем на два фута. За это оскорбительное действие они были лишены какой-либо пищи. (Они в любом случае не ели то, что приносила ведьма.) Вскоре Гэзунконор сбежал. Он поборол страх перед живым мертвецом и, когда Вадома отперла ворота конюшни, чтобы проведать животных, рванулся с места, сбил женщину с ног и скрылся в лесу. В чащах Проклятой земли он заплутал и, скорее всего, стал добычей лесных хищников. Его кобылица умерла от голода в конюшне. Вадома «разобрала» ее тело на ингредиенты для отваров, остальное скормила воронам. Вадоме было жаль лошадей. Раньше она сама ездила верхом. Она знала, как дорог Пивэйну Гэзунконор.
В ночь смерти Гэзунконора, самого быстрого и выносливого скакуна острова Святой Надежды, частица Пивэйна зачерствела. Он не мог знать о смерти коня, но он почувствовал ее в своем теле, где-то под ребрами. Он понял, что Гэзунконора больше нет. Нет больше памяти Гэзунка. Нечто подобное он испытал во младенчестве. Когда крохотные ручки Вими выкрали его из колыбели и вытащили из комнаты обезумевшей матери. Интересно, что было бы, схвати Вадома другого ребенка?..
Новых лошадей найти было нетрудно, однако для этого требовалось время. И никакому скакуну не заменить Гэзунконора. Пивэйн поручил поиск экипажа Финрею, старому другу семьи и верному слуге, а сам пошел в Лундон, навестить Гулливера.
Старик Финрей. Лишь его верность дому Лаветтов была непоколебима. Он, будучи еще не стариком Финреем, а просто Финреем, распознал, словно животное, хозяина именно в Пивэйне. Он служил не семье Лаветтов, не Роджеру Лаветту, а Пивэйну.
У Финрея не было сыновей, поэтому, возможно, он увидел в молодом лорде возможность применить свою отеческую заботу. У Финрея были племянницы, но это не то. Ему нравилось служить Пивэйну, господина уважали в Лундоне и в деревнях. Вообще, Лаветтов на острове не любили, за службу в Сейкрмоле Финрея даже пару раз поколачивали в переулках Госима, самого неблагополучного района неблагополучного Лундона.
– Твои родичи давно отвернулись от нас, что же не так с тобой, Финрей? – спрашивала Вадома старика, который единственный на всем острове не переставал справляться о ее здоровье.
– Я ничего не умею, госпожа, – отвечал тот, пожимая плечами. – Я – плохой плотник, госпожа, плохой мастер и лесоруб. Я ничего не умею. Сохранять верность вашему брату и вам –одно мое умение, госпожа, и я не променял бы его ни на что. С годами таланты теряются в закромах дряхлого тела. Верность же никуда не девается. Если посеяна в нужном человеке, – важно говорил старик, водя зачем-то кривым пальцем у себя перед носом.
Вадоме, несомненно, было что возразить, но она не посмела нарушить строй наивного мировоззрения старика Финрея.
До Гринкрика добрались быстро, но подобраться к вилле Слага оказалось весьма затруднительно из-за скопления дорогих экипажей, вороных кобыл с золочеными сбруями и крохотных автомобилей с покореженными колесами.
Вилла Слага не представлял ничего особенного. Обычный, ничем не отличающийся от остальных дом из белого камня, краска на фасаде которого расплылась серыми разводами от постоянных дождей и своей дешевизны. Обитали Слаги не в кварталах фешенебельной улицы Монритк, такое роскошество им не по карману и не по происхождению. Вилла Слага отстраивалась впопыхах, в отдалении от вилл членов Совета Богатых. Слаг был по рождению «средним», хотя приловчился скрывать это. Порой гринкрикцы, проходя по улице Сенго (улица близкая к Монритку, но Монритком не являющаяся), пытались вспомнить, что же раньше было на месте виллы Слага. Кажется, лет двенадцать назад. Или двадцать. Слаг уже давно пустил свои корни. Никто не помнил, как и откуда он появился. И каким был Гринкрик до него.