Нелепые и безнадежные
Шрифт:
Она перерыла три сундука. У нее не было «своей» одежды. Лишь наследство от матери и многочисленные гардеробы Сейкрмола, из которых она могла выбрать, что ее душа пожелает, но выглядеть нелепо и старомодно. На Святой Надежде мода развивалась по-своему, однако явиться в платье прабабушки было непозволительно. По этой причине Вадома пристрастилась к шитью. Дом позволял любимице пускать свои органы на платья, плащи и шляпки (хотя из-за ветра островитянки шляпки носили нечасто).
Туалет Вадомы смотрелся причудливо, но любопытно. Женщина обладала изысканным вкусом и ловкими пальчиками, не гнушающимися
Вадома нечасто посещала Гринкрик. Лишь иногда навещала отца. И то было в «домашней обстановке», теперь же нужно блистать! Вызывать зависть у женщин и (пускай не совсем здоровое, но хоть какое-то) желание у мужчин. Старые ткани, необычный крой, бледная кожа, крепкие духи, призванные заглушить зловонье Проклятой земли, которое въелось в кожу, – Вадома умела производить нужный эффект.
Ты великолепна!
Вадома сидела перед трюмо. Она была готова, но не могла заставить себя выйти из комнаты и отправить к Пивэйну ворона с весточкой, чтобы он возвращался домой. Хотя Сейкрмол он редко называл домом.
– Я выгляжу ужасно, – возразила Вадома. – Платье хорошо, прическа не скромная, но и не вызывающая. Правило Оливии Лаветт №132 – в трауре должно выглядеть достойно, но не распутно. Однако мое лицо ужасно. Бледно и больно.
Ты помнишь все эти правила наизусть. Оливия – своеобразная особа, странно, что девочек Лаветтов воспитывают именно на ее книге. Сама Оливия часто грешила и против моды, и против Бога. А ты помнишь ее заповеди наизусть. После стольких лет! Твоя память так же изумительна, как и ты!
Женщина усмехнулась.
– Да, я изумительна. Живой мертвец, заталкивающий себя в корсет, трясущийся над каждой прядочкой, ведь волосы уже не отрастут. В сказаниях восставшие из мертвых покоряют людей, запугивая целые народы. Я же сама трясусь от страха при мысли, что кто-нибудь заметит, что я не дышу или забываю моргать по часу.
И что случится, если кто-то заметит? Никому не одолеть нас, любовь моя. Мы не раз прогоняли крестьян, не раз одолевали охотников. Что изменилось?
– Пивэйн постарел.
Причем тут он? Ты шесть лет жила без него! Это ОН умер бы от голода без твоей помощи, ты, Вими, отлично справлялась самостоятельно.
– Он постарел, – упрямо повторила Вадома. – Потому что он живой. И когда-нибудь он умрет. И что тогда? Что останется? Пивэйн не желает иметь детей, отказывается передавать проклятье новому поколению. С его смертью нашему роду настанет конец. Что останется?
Останемся мы, любовь моя. Твой брат достроит Кэринхолл, мой Дух переберется в новое тело, ты перенесешь вещи и станешь жить в новом поместье с прежними вещами. Мы останемся вдвоем. И будем счастливы. Вечно.
– Вечно, – прошептала Вадома, отворачиваясь от зеркала.
На руку сел ворон Эдуард, он ждал ласки хозяйки. Женщина повязала красную ленточку ему на лапку, погладила по головке, шее. Ворон довольно каркнул.
Вадома прошла два коридора и поднялась на третий этаж, чтобы добраться до комнаты, окна которой не были перекрыты досками. Возможно,
– Помнишь, у меня когда-то был румянец? – с тоской спросила Вадома.
Сейчас ты мне милее.
Она выпустила ворона. Скоро Пивэйн будет здесь, скоро они отправятся к Слагам.
Вадома была готова.
Несмотря на сомнительную репутацию, к Вадоме даже сватались женихи – настолько умело порой она себя подавала. Она отказывала трижды. Девишопу (младшему, разумеется), Слагу и Моралу.
Девишопа она вспоминала чаще всех. Потому что он был первым. И недурным собой. Богатым. Остроумным. Кажется, несколько юных лет она даже, как говорится, пускала на него слюни. Девишоп же был увлечен другими женщинами, более красивыми и более сдержанными до магического фанатизма. Он долгое время отсутствовал, путешествовал по материку. А потом вернулся. И сделал предложение.
Дом утверждал, что Девишоп смотрел на Вадому, как на кусок сочного мяса. Вадоме это льстило вдвойне – и увлеченность Девишопа, и ревность Дома. Никто не ожидал, что Девишоп вздумает свататься. А он вздумал – еще как!
В бальном зале Сейкрмола, на глазах у ста пятидесяти человек. Вадома могла заподозрить что-то неладное, когда отец уговаривал (заставлял) ее прийти на вечер. Она тогда только начинала избегать общества. Злословие и танцы, два ее любимых когда-то занятия, опротивели ей. Взгляды людей стали пугать, а не забавлять. Ей становилось не по себе. Становилось дурно. И страшно. К тому же гости и родственники испытывали видимое облегчение, услышав о настигшей мигрени, головокружении, слабости и т.п. Вадома портила веселье. И вдруг отец потребовал, чтобы она явилась в самом красивом платье. Она так и поступила. Она была послушной дочерью (почти всегда).
Ее заливали дорогим шампанским под крики поздравлений, когда она выдернула руку из рук стоявшего на колене Девишопа (он изрядно выпил для храбрости и ловил шампанское ртом). Ее недрогнувший ледяной голос разрезал всеобщее ликование, словно нож разрезает пирог.
«Я покорно благодарю вас за оказанную честь, но я вынуждена отказать. Еще раз: благодарю».
Она развернулась, все замолчали, и под звук плещущегося на пол шампанского ушла, даже не ускорив шаг под тяжелыми взглядами. Конечно, через два коридора и шесть дверей Вадома дала волю чувствам, побежала со всех ног рыдать и биться головой об стену.
Десять лет. Спору нет – долгий срок. Но Вадома стерпела бы его ради семейной жизни, о которой (втайне от Дома) мечтала. Если бы она потерпела немного (в сравнении с вечностью, десять лет – немного), а не сдалась, то стала бы госпожой Девишоп!
Но она сдалась, стоило признать, что шрамы на ногах не заживут. Посторонний не видел их под юбкой, даже не подозревал о них. Но она-то видела, она-то знала! Эти сросшиеся пальцы, покрытые шершавыми коростами – словно чешуей. Действовать нужно было быстро; она могла лишиться возможности ходить, если бы не ведьмины травы. Она спасала жизнь, а не красоту! Выхаживала себя своими же силами. Закрывшись ото всех. Изнывая, воя за запертой дверью.