Нелепые и безнадежные
Шрифт:
– Кажется, тебя не пригласили, – заметила она, прочитав письмо.
– Уверен, лишние стул и столовые приборы найдутся у этого чопорного лизоблюда.
Глава 7. Пока Вадома наряжается, Пивэйн навещает старых знакомых
Грета курила на улице. Ее знобило. Шерстяная красная куча, которую ей, немного датой, втюхали под именем шубы и по цене шубы, не грела. От нее разило сыростью, ничего не перебивало этот запах. Грета решила размять ноги. Спустилась с крыльца борделя «Второй круг», в котором работать стало невыносимо. Мартина, хозяйка «Второго круга» (половины «Второго
С господином было лучше.
Захотелось вдохнуть запах леса. Хотя сойдет и запах лесопилки в Кошинке. Все лучше запахов Госима. Все лучше Госима!
Грета шла по городу, с красной шерстяной кучей на плечах и малиновыми перьями в волосах.
«Может, взять и в канал броситься?» – зевая, подумала Грета. Господина она не дождется, замуж ей не выйти, так почему бы и нет? Почему бы раз и навсегда закончить жалкое существование в жалком городишке?
Потому что господина Грета дождется. Потому что мужа себе она найдет – подкопит, расплатится с Мартиной и мужа найдет. И дяде новую крышу сделает, не сама, конечно, но рабочим заплатит – и деньгами, а не натурой. Грета не сбросится в канал, потому что она справится. Заставит себя справиться со всем. И просто потому, что Грета любит жизнь. Хоть и любить особо нечего.
Когда-нибудь она скажет себе: «Господин вернулся», и жить станет полегче. Работы станет поменьше, денег побольше. Да и возможность видеть господина радовала. Возможность говорить с ним, пускай приходит он к Мае, а не к ней. Но! Господин доверил заботу о Мае именно Грете. Значит, он ей доверяет. И дяде Греты он доверяет. Так что все еще наладится. Надо только подождать. И все хорошо будет. Лет четырнадцать еще, от силы, и господин вернется, и все прекрасно станет.
«Шубу себе настоящую куплю», – мечтательно подумала Грета, ежась под красной кучей.
И тут, из толпы, словно плавник хищной рыбы, название которой Грета забыла, выплыла шляпа. Она возвышалась над толпой. Но дело же не в шляпе, а в том, кто ее владелец. Это был не Гулливер. Не его походка. Слишком уверенная, тяжелая. Да и Гулливер не носил шляпы.
– Господин вернулся. – Грета выдохнула весь воздух из легких от счастья и удивления.
Она бросилась к нему со всех ног, обутых в смешные красные башмаки с перьями. Она толкала прохожих, бежала, толкала. Остановилась уже у самого Пивэйна, преградив ему дорогу собственным телом в пышном платье с десятком складок и пушистых подъюбников. Встала она перед ним и замерла, потому что не знала, что, собственно, собиралась сделать. Откровенно бросаться господину на шею и визжать, как по нему скучала, – не следует точно. Притворяться недотрогой поздновато.
– Здравствуй, Грета, – поздоровался Пивэйн.
Он постарел. Осунулся. Темный лоб был сморщен складками кожи, даже когда лицо господина было покойно. Но это был он!
– День
Грета пялилась (именно: пялилась) на Пивэйна и улыбалась. На глазах у нее стояли слезы щенячьей радости.
– Да, – сказал Пивэйн и помолчал, может, Грете было что-то нужно, не просто так же она бежала к нему с таким рвением, расталкивая прохожих. Грета молчала, улыбалась. – Я тоже рад тебя видеть, Грета, – добавил он и неловко похлопал Грету по плечу. На ней была странная красная влажная масса, которая оставила на перчатке плевки шерсти.
«Вы же знаете, я сделаю все, – с жаром шептала Грета. Но, к сожалению, только в своей голове. – Любое поручение. Любое-любое. Совсем любое». Даже в собственных мыслях тон у нее был умоляюще послушный.
Она, Грета, такая роскошная (по меркам Лундона) и недоступная с клиентами (даже с богатенькими гринкрикцами), Сучка из Госима (так ее звали) превращалась в щенка рядом с Пивэйном. В безмозглого щеночка, которому было в радость прыгать перед хозяином и вилять хвостом. Ведь так приятно, вечно скалясь и звеня натянутой цепью, отдохнуть от всего этого и потявкать. Было бы перед кем!
Грета, конечно, могла быть серьезной. Могла быть полезной. Грета выполнила бы любое поручение. Любое-любое. Вне зависимости от сложности и опасности для жизни. Любое-любое. И Пивэйн знал это без слов. Поэтому он всегда обращался к Грете.
Постояв с минуту с Гретой, он все-таки покинул ее.
Грета так ждала этой встречи, так хотела пожаловаться на Мартину и несправедливость жизни. Точнее, не пожаловаться, Грета никогда не жаловалась. Так, просто упомянуть, намекнуть, подмигнуть, Пивэйн и сам бы все понял. Впрочем, о жадности Мартины он догадался по облезлой красной каше на плечах Греты. Надо будет навестить Мартину, решил Пивэйн и нырнул в поток.
Людей на улицах становилось все больше, день близился к концу, рабочие заканчивали смены, блудодеи выползали с наступающей темнотой.
Пивэйн был создан для Лундона. Он не признал бы это ни за что на свете, но это факт. Это его остров, его город, его улицы.
Лундон – местечко помрачнее Проклятой земли. Самая глубокая впадина.
Карта острова Святой Надежды похожа на ухо.
Мясистая мочка – юг, то бишь Гринкрик.
Скалистая крутая «ладья» с завитком – северные владения Лаветтов. Северные, твердые, хрустящие и краснеющие на морозе.
Противозавиток, эта скучнейшая часть уха, параллельная возвышению завитка (Лаветты) – восток, деревни, принадлежащие Лаветтам.
И, наконец, Лундон – козелок. Прикрывающий (не очень старательно) саму суть острова-уха – темноту, впадину, углубление, дыру, дырку. Лундон – центр острова, что ни говори. Лаветты торговали с лундонцами, лундонцы горбатились на их фабриках. Гринкрикцы нанимали лундонцев задарма и бегали в Лундон за увеселениями.
Всем нужен Лундон.
На сомнительном подобии демократии строился этот город. В Лундоне не было единого правителя, не было полиции, администрации. В Лундоне были лундонцы, этого хватало. Члены банд, моряки, рабочие фабрик и лесопилок Кошинка, блудницы, торговцы, священнослужители, цыгане, сектанты и, разумеется, Пивэйн Лаветт и его свора.