Нелепые и безнадежные
Шрифт:
Бедняжка Эмили ужасно себя чувствовала. Кладбище смущало ее. Эмили была слишком молодой и живой, чтобы находиться здесь в роли покойницы, и слишком мало знала отца, чтобы скорбеть о нем.
К Пивэйну и Вадоме покойный испытывал хоть что-то – раздражение, разочарование. К Эмили он не испытывал ничего. Ни-че-го.
С ее матерью Роджер Лаветт хотел развестись, толком не объяснив причины. По слухам, он уже подал прошение в Совет Созидателей, однако ответа так и не успел получить (и вряд ли получил бы, Совет Созидателей порицает разводы). Ёсико Лаветт была убита Пивэйном Лаветтом.
Ужасная,
Должно быть, на любую другую девушку убийство собственной матери собственным единокровным братом сразило бы, но не Эмили. Да, ей было неприятно, обидно, немного грустно и тоскливо, но не больше. Ее волновало только ее будущее. И не зря.
Девушка (язык не поворачивается назвать ее женщиной) вздохнула, она не любила вспоминать о своем браке, даже когда муж сидел рядом.
Эмили нравилось представлять, что Слаг – всего лишь знакомый ее отца, что он не имеет к ней никакого отношения и скоро уйдет. Так, в общем-то, и было. Только Слаг никогда не уходил. Никогда. Эмили не любила ни мужа, ни дочь, которую родила от мужа.
И странно, что малютки Клары не было на похоронах. Такой рычаг давления на всеобщую жалость! Маленькая миленькая девочка, которая жалобно заплакала бы, потому что так скучает по дедушке. Да, все бы растаяли. Все бы жалели Эмили. Да, именно Эмили, ведь ее любимый отец умер, а дочь – плакса. Ее должны были жалеть. Ее! Эмили уже приказала разбудить дочь и одеть ее, она уже подкупила ребенка конфетами, но Слаг запретил. «Моему ребенку рано на кладбище». Тюфяк! Из него даже трехлетний ребенок веревки вил.
Эмили Слаг была одинока, сестра ее терпеть не могла и запрещала брату приближаться к бедняжке Эмили. А муж вставал на сторону дочери. Всегда! И если со Слагом все ясно, то чем же Эмили не угодила Вадоме? «Ты – не одна из нас, ты – не Лаветт, тебе не место в этом доме», – говорила Вадома и отворачивалась. «Но почему?» – на этот вопрос Эмили так и не смогла получить ответ.
Подходя к гробу, Эмили пыталась найти хоть каплю тоски в своем сердце, но не смогла.
Ей не было жаль почившего. Она жалела только себя.
Честь читать похоронную речь досталась старшей дочери. Вадома в последний раз посмотрела на лицо отца, прежде чем крышку гроба закрыли навсегда. В глазах ее блеснуло сомнение. Может, забрать-таки распятье? Ему оно уже ни к чему…
Пусть оставит себе, он умер, он заслужил.
Ее лицо оставалось невозмутимым и холодным, как и всегда. Казалось, она ничего не испытывала, но она испытывала – испытывала очень, очень многое.
Вадома окинула присутствующих взглядом. Их, как уже говорилось, было немного, и все уже заждались окончания церемонии.
Кому-то не терпелось попасть на поминальный банкет, которого, к всеобщему огорчению, не планировалось вовсе.
Кто-то ждал оглашения завещания.
Остальные скучающие, но желающие поддерживать видимость насыщенной светской жизни, хотели просто укрыться от холодного дождя и скуки изолированного от мира городишки.
– Вы все знали покойного и поэтому имели право не приходить, – Вадома слегка улыбнулась. У нее специфическое чувство юмора.
Улыбнулись лишь двое, брат – от души, доктор Морал – из вежливости.
– Покойный не был хорошим человеком, он был грешником, распутником и пьяницей, ужасным, не побоюсь этого слова, отцом, – продолжила Вадома. – Он оставил свой грязный след на четырех континентах, на десятках островов, за что ему нет прощения. Но!.. В нем было величие. Пускай Роджер – Родигер, как звал его дед, – Лаветт отрекся от своей сущности, от своего имени, и тело его сегодняшним днем будет похоронено здесь, в этой земле, с которой нашу семьи изгнали тысячу лет назад, он – Лаветт. Лаветт по крови, по натуре. Да будет тебе известно, Родигер, – торжественно обратилась она к деревянному ящику, – пока та гниль, что жила в твоем сердце и теперь пожирает плоть твою, а душа твоя горит Вечным Пламенем в глубинах Ада, мы, дети твои, продолжим нести ту ношу, от которой ты отрекся. Твое наследие не будет утеряно, а род не угаснет. Дом Лаветтов всегда будет почитать тебя и твое проклятье. И где-то в глубине души, где-то очень глубоко, мы все тебя любим и скорбим. Да упокоит Господь твою душу. Аминь!
Глава 4. Завещание
В судебном зале холодно и сыро. Это одно из немногих деревянных зданий в городе. Частная собственность в Гринкрике процветала, в то время как государственные институты гнили и разваливались на куски. Подобное произошло со зданием, выделенным для гринкрикского нотариата, поэтому все нотариусы города ютились в душной коморке, куда обычно отводили присяжных для обсуждения приговора.
На разделе имущества присутствовало четыре человека. Лорд Лаветт за свою жизнь нажил себе больше врагов, нежели друзей. Поэтому на оглашении завещания были приглашены лишь его дети и зять.
Борьба за деньги собиралась быть жестокой. Кровопролитной.
По законам острова Святой Надежды женщины имели такие же права на наследство, как и мужчины. По законам острова Святой Надежды убийцы могли быть наследниками убитого (но это так, к слову).
В жизни на отрезанном от цивилизации куске суши были свои преимущества. Гринкрикцы придумывали собственные законы, лундонцы отвечали тем же. Жители деревень либо жили по традициям, либо слушались во всем сумасбродных Лаветтов-хозяев. Святая Надежда – сложный, непонятный, гротескный механизм, который собрал себя сам, на задворках разумного мира.
Любому здравомыслящему человеку законы и традиции острова показались бы глупыми. Например, о запрете на дуэли островитяне и не помышляли. Телесные наказания на севере были в почете. Казни прислужников Тьмы – в особенном почете. Среди воров осуждали лишь тех, кто попался. Если ты воруешь и не попадаешься – ты в почете. Если ты убиваешь и не попадаешься – ты в почете. Если ты обманываешь Совет Созидателей и не попадаешься – ты в почете, но от тебя стоит держаться подальше, вдруг что.
В общем, в зале суда собрались люди, имеющие по закону равный доступ к наследству. И, что важнее, эти люди умели не попадаться.