Нелепые и безнадежные
Шрифт:
Ну, кроме Пивэйна. Но он попался лишь раз.
Сидящие слева от прохода, на стороне обвинителей, господин и госпожа Слаг выглядели взволнованными. Эмили никогда не была любимым ребенком (разумеется, если лорд Лаветт вообще любил своих детей). Шансы на то, что ей достанется хотя бы часть отцовского состояния, были чертовски малы. Однако Пивэйн Лаветт – преступник, а его сестра весьма странна и ничего не понимает в ведении дел. Вряд ли таким наследничкам доверят все состояние, ведь есть куда более достойные. Конечно, по закону они могут наследовать, но… Есть же лучшие претенденты! Слаг самодовольно
Достойный наследник – кто это?
Например, старый друг и компаньон, которому покойный доверил прелестную младшую дочь (пускай старшая во всех отношениях лучше).
Или же Эмили, младшая дочь, ведь она всегда была такой послушной и учтивой! К тому же Эмили родила дочь, единственную внучку. Может, хоть ей что достанется. Пускай и крошки со стола. Крошки со стола Лаветтов – пир для Слагов.
Может, хотя бы внучке… Малышка Клара его не обманывала, она послушная девочка, в отца пошла, не в мать. Клара – единственный ребенок их противной семейки. Молодая плоть! Недурная инвестиция! Может, хоть что-то. Хоть крошка.
На это Слаг надеялся всем своим нутром.
Справа от прохода, со стороны подсудимого, расположились более вероятные наследники – единственный сын и старшая дочь. Они тоже были взволнованы. Правда, их мучили не страхи бедности и бесчестия, а воспоминания.
В этом зале шесть лет назад Пивэйна Лаветта приговорили к казни, здесь Вадома Лаветт встала на колени пред отцом, моля его отозвать обвинение, простить и спасти оступившегося сына, здесь она выла (рыдать она не могла по состоянию здоровья) на плече брата, понимая, что никогда его не увидит.
После вынесения приговора на пороге этого самого зала Вадома Лаветт, униженная, озлобленная, прокляла своего отца.
«Ты – убийца, кровопивец, Иуда! – кричала она, черные вороны собирались над ее головой. – Я проклинаю тебя, Родигер Лаветт, проклинаю! Ты умрешь самой страшной смертью – утонув в собственных грехах. Ты предал родного сына, желавшего спасти нас всех! Аспид! Ты думал: окуная руки в кровь собственного дитя, ты сможешь спастись?! И не надейся! Каждый день, что я проведу без моего Пивэйна, станет кнутом, понукающим твою кончину, твою мучительную смерть! Ты умрешь в страданиях, которые тебе даже и не снились, ты сгниешь изнутри! И никому не спасти тебя. Отныне и вовек ты дважды проклят, Родигер Лаветт!»
Гринкрикцы в тот день много смеялись.
Втайне от самих себя гринкрикцы побаивались Вадому Лаветт. Они не знали, чего от нее ждать. Вадома – женщина-загадка. Женщина-контраст. Сегодня она нежное чувственное создание. Завтра – полоумная богатая дамочка, утверждающая, что старые вещи гораздо лучше, а к новым вещам у нее выработалась непереносимость.
Невозможно предугадать, в каком настроении она сегодня!
Когда Пивэйна нарядили в робу каторжника, Вадома исчезла из поля зрения гринкрикцев. В городе ее ничего не держало. Она исчезла на четыре года. Ходили слухи, будто она давно умерла от чахотки или другой какой-то заразы в лабиринтах Сейкрмола, будто никто так и не решился переступить порог старого поместья, в затхлом воздухе которого может таиться болезнь.
На долю секунды у одного только Слага возникло желание проведать
Морал только прибыл на остров, еще не обжился, ходил напуганный и сбитый с толку, тут-то его и приметил старый морщинистый господин в дорогом костюме. Почему-то согласие на наищедрейшее предложение богатого пациента стало сложным решением. Нутро подсказывало, ничего хорошего не выйдет. Однако у Морала не было работы: в городской больнице чужаку отказали, а для частной практики он не знал ни одной души на острове. Таким образом, Морал не по собственной воле стал не только лечащим врачом богатейшего человека острова, но и его компаньоном.
Когда старику становилось плохо, он все время повторял: «Вадома, это все Вадома, это все она, Вадома». Морал был человеком воспитанным, не привыкшим лезть не в свое дело, но однажды он не выдержал и спросил, кто такая Вадома.
Оказалось, старшая дочь Роджера Лаветта, которая живет на острове, в отдалении от всех, в отшельничестве.
Оказалось, они поссорились много лет назад.
Оказалось, Лаветт не уверен в том, что его дочь вообще жива.
Оказалось, Роджер Лаветт убежден, что болен из-за проклятья дочери, которое она нанесла за то, что он подал в суд на сына, который убил его жену.
Оказалось, у Роджера Лаветта был сын-каторжник.
Все это показалось доктору странным, неразумным, но ему не доводилось играть роль отца, дочери-отшельницы или сына-каторжника, поэтому он решил со своим мнением никому не навязываться, а просто свести упрямых Лаветтов вместе.
Морал написал письмо в Сейкрмол примерно такого содержания:
«Здравствуйте, мое имя Вам неизвестно, я личный доктор Вашего отца. Он болен и хочет говорить с Вами. Прошу, приезжайте».
И отправил голубем. На острове все письма отправлялись с голубями.
Морал планировал свести их наедине, чтобы отец и дочь поговорили с глазу на глаз, примирились наконец.
Он ушел из дома, хитро сверкая глазами под очками, тихо прикрыв за собой дверь, спровадив перед этим горничную и кухарку. Он шел вдоль набережной довольный собой.
Откуда он мог знать, что через двенадцать минут старик Роджер прогонит сонливость? Проснувшись в опустевшем доме, в котором было нестерпимо скучно, он, конечно, побухтел, поворчал, покричал грубыми словами, за которые моряки и каторжники зауважали бы его; и меньше чем за час смог каким-то образом организовать банкет. Банкет!
Гости собрались охотно.
Были гринкрикцы, но не-аристократы или разорившиеся аристократы. Не-аристократов больше. Гувернеры, приказчики, музыканты, актеры захудалого театра, брошенные содержанки и многие другие. На острове называли «средними». Они мало зарабатывали, поэтому предпочитали питаться в столовых одиноких стариков с невыносимыми характерами, которых не навещают дети. Средним быть выгодно. Их положение надежнее. Ставки меньше, чем у богатых. Они не любили Роджера Лаветта. Никто не любил Роджера Лаветта. Но у него были деньги. Много денег, которые он с удовольствием тратил. Он был щедр на убранство, щедр на подарки, щедр на угощенья, но скуп на любовь.