Нелюбовный роман

Ковальчук Вера

– Знаю. И я не управляю империей. Так что мы с тобой в равном положении. Мы берём на себя обязательства, осуществить которые не можем, но мы должны. Ты понимаешь? Раз история знает женщин, которые делали невозможное, значит, и мы должны хотя бы попытаться. – Рудена посмотрела пронзительно. – Ну а кто это сделает, если не мы? Ты понимаешь, моя дорогая?

– Отлично понимаю. Я сделаю всё, что… Простите, ваша светлость, мне нужны хотя бы три дня. Через три дня я смогу ответить вам, сколько примерно специалисток у меня будет…

– Завтра. Я отправлю к тебе Валаду завтра. Подумай о том, что у меня задача намного более сложная, и мне некого упрашивать отодвинуть сроки. Поэтому сделай всё что сможешь и ещё сверх того. Так нужно, и в первую очередь не мне, а тебе и твоим сторонницам. Я не жду от тебя заверений или гарантий, но хотя бы приблизительно… Постарайся хотя бы приблизительно сориентировать меня в том, на что можно будет рассчитывать. Если в итоге специалисток окажется чуть меньше… Ну, мы с этим как-нибудь справимся. А если их окажется больше – так только лучше. Ты понимаешь.

– О да, я очень хорошо понимаю. Я полагаю, нам лучше всего общаться посредством…

– Валады, моя дорогая. А как Валада будет связываться с тобой, она сообщит. Завтра же. И я тебя очень прошу – аккуратнее. Одна-единственная ошибка с твоей стороны может привлечь ко мне внимание государственного секретаря или ещё кого-нибудь, а как следствие – его величества. Это закончится моим заключением, и тогда у дам-максимисток тоже не останется перспектив… По крайней мере, в обозримом будущем.

– Ваша светлость, я…

– Ты должна понимать, чем моё падение станет для тебя.

– Я понимаю.

– Хорошо. – Рудена откинулась на спинку кресла и пару мгновений пытливо рассматривала гостью. – Тогда вы свободны. – И, бдительно проводив её взглядом, подала Валаде жест.

Та всё поняла правильно и через некоторое время вернулась на террасу.

– Ушла?

– Да, я передала её с рук на руки вашей охране. Лалла всем любопытствующим объяснила, что это ваш новый косметолог.

– Я надеюсь, что ради конспирации не останусь без услуг косметолога?

– Ну что вы, ваша светлость… Конечно, нет. Подразумевается, что это будет второй косметолог. Если потребуется, найдём и третьего. Даме в вашем положении прилично иметь большой штат.

– Хорошо… Да, хорошо… Кстати – а как зовут эту женщину? Я ведь так и не спросила.

Валада, улыбнувшись, наклонилась к Рудене и назвала имя: Лукина. Но герцогиня, погрузившись в свои мысли, почти сразу его забыла.

Вечером того же дня пришло известие, что у Арамы начались преждевременные схватки. К утру стало ясно, что спасти ребёнка не удастся. Но в конечном итоге траур решили не объявлять, потому что мертворожденный младенец оказался девочкой.

IX

Хотя Севель держали в стороне от любых серьёзных новостей и всей городской жизни, она тем не менее краем уха ловила тревожащие разговоры. То Ваня привозил из школы слухи о начавшихся поблизости беспорядках, из-за которых занятий пока не будет, то служанки в соседней комнатушке начинали сплетничать, а младшая жена графа, остановившись за углом, внимательно слушала. В её присутствии они, конечно, так бы ни за что не разговорились.

Севель почти ничего не понимала, потому что речь шла о стычках между горожанами и городской охраной, но не было речи, что люди требуют от графа чего-нибудь, каких-нибудь уступок. Да, показывают недовольство, но такими вещами, которые существовали всегда, и с чего бы вдруг сейчас шуметь. Собственно, если чернь восставала, то обычно на всех углах выкрикивали требования повесить каких-то чиновников поимённо, или отменить дополнительный налог, или раздать хлеба, или что-нибудь ещё. И кричали, и с плакатами ходили, и на стенах писали… А здесь – что-то странное. «Долой несправедливость»? «Долой недостойных»? К чему это, почему это?

Единственное, что было понятно из лозунгов и выкриков: то, что на троне сидит недостойный. Императором должен быть другой представитель правящей семьи, тот, который установит справедливость, даст подданным нормальную жизнь и правильные законы. Тот, кто будет способен произвести на свет сына.

Манифестанты, оказывается, требовали от графа, чтоб он поддержал более достойного претендента на императорский престол. Может быть, того, у которого уже есть сын, может быть, того, кто имеет больше прав – тут Севель не разобралась. Для неё всё это звучало совершенно чудовищно: как это вообще можно – требовать, чтоб на троне сменился правитель, попахивает изменой, причём тягчайшей из возможных, как язык-то вообще повернулся! Она сперва даже не поверила в происходящее. То есть понятно, сумасшедших хватает, кто-нибудь вообще может потребовать, чтоб солнце светило по-другому и небо поменялось местами с землёй. Кто угодно может проорать что угодно, но никто ж в здравом уме такое не подхватит.

Хотя, по идее, обеспокоенность народа отсутствием наследника понять можно – это ведь страх перед будущим. Жизнь и так нелегка, полно народу, кто едва сводит концы с концами, есть и те, кто утонул в нищете по самую макушку (Севель сама ещё недавно была из таких) – а если станет ещё хуже, и к тому всё идёт? Что тогда? Что ждёт государство, если его величество скончается? У ныне правящего государя сына нет, только дочери. И это означало, что впереди гражданская война – его величеству для этого даже умирать не надо, достаточно ослабеть.

В конце концов, государь – пример для всех своих подданных. Если он не способен обеспечить династии мужского наследника, увы, это заставляет в нём усомниться.

Газеты молчали о сути требований, а о выступлениях в графстве упоминали скупо. Они эту информацию подавали как бы между делом, как что-то незначащее. Потом, правда, Севель заподозрила неладное, потому что пресса не говорила даже о том, что она сумела увидеть собственными глазами в окна особняка. Той многолюдной демонстрации словно бы и не было, но ведь она была! И слух о полномасштабном восстании против императора набирал силу. Даже слуги живо обсуждали то, что у двоюродного брата его величества недавно родился сын, а у графа Агер-Аванда, родственника императора по женской линии, было целых два. И сколько бы его ни подозревали в измене государству, последнего факта это не меняет.

А у самого императора – по-прежнему ни одного сына.

Спрашивать, правда ли это, и действительно ли государя станут менять, было страшно. Вроде как ты, спрашивая, допускаешь, что такое может быть. Поэтому у служанок Севель не интересовалась, к высокородному супругу или его матушке тем более не обращалась и просто слушала. Слушала изо всех сил. И поэтому краем уха зацепила спор графа и графини-матери, тем более что спорили они очень громко и при открытых дверях библиотеки – почти на весь этаж.