Немецкая карта
Шрифт:
Пока я не подыскал себе «гражданскую» квартиру, я жил в служебном помещении флигеля школы, ведущей курсы верховой и автомобильной езды в бывшем здании казармы. Вечерами жизнь здесь в определенном смысле била ключом. Ученики и ученицы школы верховой езды, юные дамы и господа, чьи родители в большинстве своем не испытывали стеснения в средствах, устраивали вечеринки в баре. Подниматься же, как это ни неприятно, обязаны были очень рано, что было обусловлено просто вполне естественной необходимостью ухода за лошадьми в конюшне. Но и здесь можно было иной раз отлично провести время. Ведь когда–то в вермахте некоторые из нас, солдат, служили в конных частях, как я, например, в первые месяцы солдатской службы в дивной Померании, причем заслужил себе шпоры в конной артиллерии.
К сожалению, при такой суровой подготовке мы потеряли товарища: во время скачки по лесной просеке его сбросил с себя шедший галопом белый берберский жеребец, которого мы не без применения силы «приняли на баланс» от французской армии летом 1940 г. Наездник неудачно ударился головой о ствол дерева. Спасти его не мог бы никакой врач. Так я впервые в своей жизни стал очевидцем смерти товарища.
Второй раз это случилось на полигоне в Графенвёре. Мы учились метать из стрелкового окопа ручные гранаты со вставленными запалами. Вытянув шнур, нужно было посчитать минимум до 21 и максимум до 25, после чего бросить гранату в направлении противника. Один из наших товарищей стоял в окопе, потянул за шнур, а потом вдруг застыл, словно окаменел. Он так и не бросил гранату. Третий раз один из моих товарищей погиб на моих глазах уже на фронте, во время боя близ города Никополя. В дальнейшем такие встречи со смертью стали рутинным делом. Действительно рутинным? Нет, конечно, смерть солдата не может быть рутинным делом. Никогда. Точно так же, какие может быть ни сладостной, ни героической — она навсегда обрывает юную человеческую жизнь.
Обучение становилось все более и более жестким; такого рода обучение называли «приближенным к боевым условиям». Это означает, что шквальный огонь из автоматов, ведущийся условным противником, заставлял зарываться головой в землю. Очень своеобразное чувство — слышать, как над тобой со свистом проносится смертоносный свинец. Пущенные спереди или сзади пули летели над нашими головами. Потерь в процессе обучения, слава Богу, не было.
Служба в Первом корпусе была, как я думаю, определяющей для всего моего дальнейшего пути в армии. В лице полковника фон Брунна, генерал–лейтенанта Герхарда Матцки и генерал–лейтенанта Хайнца Треттнера у меня были командиры, которые, каждый на свой манер, всегда были для меня образцами. Начальник штаба, полковник фон Брунн, всегда предоставлял мне по службе много свободы. Вместе с тем он рассчитывал и на высокую степень отдачи. Я прошел великолепную подготовку, облегчившую мне последующее обучение в Академии руководящего состава, готовящей офицеров для работы в генеральных штабах.
Йоахим фон Брунн был офицером генерального штаба старой школы. Я нашел в нем учителя, чьи наставления определили мое будущее. Он участвовал даже в тактическом образовании офицеров генерального штаба в корпусе. Во время командировок командиров общевойсковых соединений — традиции, перенятой у вермахта, — я вел учет оценок, выставляемых офицерам, так что мог уже тогда спрогнозировать, кто из них впоследствии может сделать карьеру, а по прошествии времени знал, почему тот или иной из них оступился.
По отношению к своим подчиненным фон Брунн мог быть суровым. Очень суровым. Он требовал трудолюбия, еще раз трудолюбия и еще большего трудолюбия — только оно обеспечивало профессиональную подготовку молодого офицера. Однажды в пять минут девятого встретив на лестнице, ведущей в здание штаба корпуса на Гинденбургштрассе, спешащего на службу офицера генерального штаба, он не нашел оправдания этому опозданию. Мне он тогда сказал: «Комос- са, запомните раз и навсегда — в восемь ноль–ноль офицер генерального штаба сидит за своим письменным столом с казенным остро заточенным карандашом в руке и начинает трудиться». (Шариковые ручки были тогда еще большой редкостью.) Когда потом мое товарищеское сочувствие подвигло меня объяснить полковнику вынужденность опоздания и таким образом заступиться за опоздавшего, прошла целая вечность, прежде чем он согласился принять извинения. Само собой разумеется, что полковник фон Брунн был образцом исключительной трудоспособности и эффективности. Думаю, что тогда было очень мало офицеров, которые имели бы столь высокую квалификацию, как офицеры генерального штаба. Однако он все–таки не вполне вписывался в схему времени. Он это сознавал, и это избавляло его от разочарований.
Оба командира корпуса — и Матцки, и Треттнер — были образцовыми командующими: Герхард Матцки, истинный представитель старой школы и солдат–аналитик, и Хайнц Треттнер, полевой командир, который возглавлял десант, высадившийся в Голландии, и участвовавший в битве за остров Крит. Они не были похожи друг на друга ни личностными качествами, ни чертами характера, но оба были командирами, подававшими находящимся в их подчинении офицерам примеры высочайшего профессионализма. Они были живыми эталонами воинского долга, реликтами старого вермахта, которые стопроцентно соответствовали идеальному образу нового бундесвера. В процессе перехода от вермахта к бундесверу оба оказали своей стране большие услуги. Позже я расскажу об этих генералах более подробно.
В Высшей командно–штабной академии
«Два года солдатской жизни просыпались как песок сквозь пальцы!» — таковы были мои прощальные слова на торжественных проводах по случаю окончания курса обучения в Высшей командно–штабной академии бундесвера в Гамбург—Бланкензее. В академии мне было вменено в обязанность исполнять определенную роль, когда в связи с каким–нибудь торжеством требовалось выразить благодарность начальникам каким–нибудь совершенно особенным образом. Полковник фон Брунн, а также генералы Матцки и Треттнер рекомендовали мою кандидатуру как исключительно подходящую для надлежащего выполнения этой задачи.
Обучение в Высшей командно–штабной академии бундесвера закончилось быстрей, чем задумывалось. Об этом периоде военного обучения — и, что крайне важно, военного образования — можно было бы поведать гораздо больше, однако такой экскурс нарушил бы рамки настоящей хроники. Хотя все–таки одно можно, пожалуй, сказать: это были два замечательных и наполненных событиями года. Учителя и старшие преподаватели были наставниками высочайшей квалификации и щедро делились с нами своим богатым опытом, полученным в годы войны.
Правда, несколькими годами позже, когда я стал начальником функциональных и специальных курсов и уполномоченным командующего сухопутными войсками в Высшей командно–штабной академии, моя радость от гамбургского периода была омрачена проникновением в академию политики. Это было время, когда министр обороны Хельмут Шмидт начал свою — вполне оправданную — атаку на устаревшую систему подготовки офицерского состава в Гамбурге. Он, по его выражению, хотел отрезать старые косицы. Шмидт — охотно готов это признать — имел благие намерения, но редко когда находил достойных исполнителей для осуществления своих планов. Тем не менее он существенно улучшил систему подготовки офицерского состава, если позволительно проводить сравнения с принципами Шарнхорста. Это мое утверждение, безусловно, увеличит число моих недоброжелателей, но вместе с тем и доброжелателей тоже. В этом я совершенно уверен.
Вначале Хельмут Шмидт намеревался просто реформировать систему подготовки офицеров. Для этой цели он поручил политологу профессору Томасу Эльвайну разработать соответствующую программу, венцом которой должно было стать создание двух высших учебных заведений бундесвера — одного в Гамбурге, другого — в Мюнхене. Однако потом Хельмут Шмидт поставил более высокие цели, в частности, решил реформировать систему подготовки офицеров службы генерального штаба. Он настаивал на том, чтобы академия поддерживала более тесный контакт с университетами, чем это было прежде. Он не имел намерения превратить Высшую командно–штабную академию в университет, но в заведение, очень на него похожее, — безусловно.