Немецкий брульон
Шрифт:
***
Старый паровоз, отдохнувши в ресторации, подобрел.
***
Вторая, недлинная часть на всём своём протяжении была наполнена гудением ноябрьского ветра в телеграфных проводах.
***
Вагоны поужинали, пообедали и позавтракали в станционном буфете.
***
Третья часть началась с собачьего воя в ночи, продолжилась хлюпаньем дешевого ватерклозета, перешла в слаженный храп солдатской казармы незадолго до рассвета – и завершилась скрипкой, имитирующей скрип несмазанного
***
Именно в таком порядке.
Бухнули по чарке кроватные ноги и стали топтать пол: чечётка, сабантуй, плясовая. Это Биму.
***
А Егорычу четвёртая часть напомнила звуки, которые он издавал от скуки в возрасте шести лет, растягивая и отпуская кусок резины.
***
Велика и прекрасна Россия! И всё, что на ней, резиновое, и всё что над ней, и над Егорычем, и над Егорушкой из Степи, и над Бимом козликом, всё жвачкообразного, америкосного вида – ничто не испортит России: силушек не хватит.
***
Исчез потолок, выставив напоказ мерцающие точки тёмного татарского неба.
***
Множество звёзд и три Луны со спутниками бомбардировали Бима.
***
Проститутки отплюснулись от поезда вглубь стены и встали в очередь.
***
Бим был главным Красным Фонарём.
Белые заходили в ухо Фонарю.
Чёрные чесали Красному тестикулы.
Гурьба третья сосала огромную – с Эйфелеву башню – сморщенную вервь.
***
– Кирюха, у тебя тоже так? – спросил Бим, привстав на локоток. Жажда секса пробила дрёму видений.
– Чего говоришь?
– Ты кого трахаешь? Нотр–Дам или Парижскую Мать? – и снова упал.
И, наконец, пятая часть бимовского квартета безошибочно напомнила Егорычу шум деревни зулусов, которую ему довелось наблюдать на Международной выставке в Глазго. Никогда Егорыч не думал, что доведется услышать его вновь. На заднем же плане к нему примешивался пронзительный визг шотландских, блин, волынок…
***
Егорыч приблизился к дедушке Биму.
Устал Бим и обездвижел.
Отрежь ему писюн – не заметит. Не поступает в половой механизм тестостерон. Органическая химия жжёт Биму мозг.
Егорыч вгляделся в ставшее незнакомым, совсем болотное лицевое имущество коллеги.
Бим теперь Небим. Он Неб. От неба, от небес, от херувимов.
Ракушечного вида глаза Неба закрыты. Углы уст Неба испускают пузыри. Предпоследнее биение лёгких Неба тужится меж щёк – жертвами абортария.
Но, закончился страдальческий концерт Неба.
Вместо звуков человека выскакивают «пфшы–кшы» котёнка, во сне которого следит за своим хвостом и лижет самое себя хотящая отрады кошка–мать, она же майская блудница.
В комнате, освещённой экономным грибом–ночником и озвученной бимовской храп–пфы–музыкой стало одиноко
Скушно Егорычу. Не нравится ему клавесин каннабисной починки.
И он выключил моргающий волнами TV.
Вознамерившись снять сливки с новостей, минут через десять вспомнил о нём снова. Оживил все программы.
Теребя брючину, искал порноканал. Нашёл развод на бабло.
Отключился. Кинул пульт.
Вытащил из баула утреннюю сменку.
Улёгся в границах выделенного треугольника, предварительно закутавшись в одеяло.
Подумав ещё, встал.
Воздвиг между собой и Бимом барьер из кресельных подушек – вавилонской этажности.
По опыту предыдущих ночёвок… в одной постели с Бимом – чёрт бы побрал эту экономпоездку! с вечно ворочающимся Бимом, с Бимом ярко красной ориентации, на этот раз гарантии были нужны как никогда.
Картинка Поздеева: «Еле живой калач с омертвевшими яйцами». Это Бим. И «Костлявый кокон со сложенным втрое мужчиной». Это Егорыч.
Прижаты позвоночники к Вавилону. Два позвоночника, куча рёбер. И ни одной грани, ни одного угла. Такая у людей бестолковая, такая обтекаемая геометрия.
Застыли в статуарной неподвижности шорского мрамора герои бестселлера всех времён и народов – Бим и Егорыч.
Вот таким будет им памятник на родине, веселее некуда: от скульптора Тритыщенки, пусть он их переживёт. Чтобы воплотить.
А пока что тёмно и грустно в Тартарарырии – запчасти русской географии.
Эпизод 7. Утренний.
– Если в Париже Бим будет спать без трусов, то, Ксаня, ты сам с ним спи. А я, чтоб мне не говорили, предпочту страдать на полу.
– Чего?
– Или на французском балконе почивать, – сказал юморной с утра Егорыч. Он бодр как тот ослик… навьюченный дерьмецом… в Эквадоре что ли.
– На французском балконе не сможешь. Вспомни сам, что такое французский балкон.
– Я смогу. Даже стоя. Как утренний дайджест буду…
– Чего–чего? Как это?
– Стоять буду. Сидеть на горшке буду. Мокнуть в душе. Думать романус буду. Срочную статью в номер. Ссать буду ходить всю ночь, блин. И облегчаться, блин, через полчаса.
– Всё сказал?
– Лишь бы не с Порфирием. В одной койке, бля… Обжиматься!
– Брось!
– Нахер мне такие путешествия. Я и подумать не мог… В машине лучше! Будешь давать мне ключи и…
Не даст Ксан Иваныч ключей.
– Приедем в Париж, покажешь свой способ. Если там будет, конечно, французский балкон.
– Я смогу.
– Ну и смоги. А я буду спать по–человечьи. В койке.
Тут снова вопрос, тем, кто тут не в первый раз: как это можно – чтобы втроём, да по–человечьи? Не сочетается.