Немецкий экспрессионизм (сборник)
Шрифт:
Чувствительного господина передернуло. Во рту он почувствовал противный привкус. Сглотнуть от отвращения не мог, непрерывно отплевывался. Часто спотыкался, беспокойными прыжками двигался дальше, губы у него посинели.
"Я отказываюсь, решительно отказываюсь вступать в какие бы то ни было отношения с вашей фирмой".
Он прижал к носу платок. Мертвую голову нужно убрать, стебель прикрыть, затоптать, зарыть. Лес пахнул растительным трупом. Запах сопровождал господина Михаэля, становился все интенсивнее. Надо бы посадить на том месте другой цветок, с приятным запахом, - целый сад гвоздик. А тот труп среди леса… Его нужно убрать. Убрать.
Господин Фишер хотел было остановиться, но тут в голове мелькнуло, что возвращаться смехотворно, более чем. Что ему за дело до одуванчика? Горькая ярость вспыхнула в нем при этой мысли, застав врасплох. Он не сдержался, укусил себя за указательный палец: "Ну-ну, смотри у меня, кому говорю, следи за собой, проклятый негодник!" В ту же секунду на него навалился сзади чудовищный страх.
Помрачневший толстяк робко оглянулся, сунул руку в брючный карман, вытащил складной ножик и, щелкнув, раскрыл.
Тем временем ноги топали себе дальше. Ноги начали его раздражать. Они тоже были не прочь ополчиться против своего господина; его возмущало их своевольное продвижение. Этих лошадок он скоро приберет к рукам. Пусть почувствуют. Острые шпоры в бока - и подчинятся, никуда не денутся. Они уносили его все дальше. Выглядело это, будто он бежит с места преступления. Нельзя допустить, чтобы кто-то так подумал. Шум крыльев, отдаленные всхлипывания плыли в воздухе - словно поднимались откуда-то снизу. "Стоять, стоять!" - закричал господин Михаэль ногам. И вонзил нож в первое встречное дерево.
Двумя руками обнял он ствол, потерся щекой о кору. Пальцы его шевелились, будто месили тесто: "В Каноссу мы не пойдем". Нахмурившись, смертельно бледный господин изучал трещины на дереве; пригнул спину, будто кто-то сзади должен через него перепрыгнуть. Он снова и снова слышал дребезжание телеграфных проводов, соединявших его с конторой; тем не менее пытался пинками ноги эти провода запутать и раздавить. Он хотел скрыть от себя, что ярость его уже улеглась, что в нем дрогнуло тихое сладострастие - сладострастное желание поддаться. Где-то очень глубоко обнаружилось это похотливое влечение к цветку и к месту убийства.
Господин Михаэль на пробу качнул коленями, принюхался и прислушался к тому, что надвигалось со всех четырех сторон, испуганно прошептал: "Я хочу только закопать эту голову, больше ничего. Тогда все будет в порядке. Быстрее, прошу, прошу…" Он недовольно прикрыл глаза, повернулся, будто по ошибке, на каблуках. И, как ни в чем не бывало, побрел назад, размеренным прогулочным шагом: с тихим присвистыванием, в которое вкладывал беззаботный тон; похлопывая по пути, когда освобожденно выдыхал воздух, стволы деревьев. При этом он улыбался, и ротик становился круглым, как дырка. Он даже громко затянул песню, которая вдруг ему вспомнилась: "Зайка в яме крепко спит…" Вернулся к прежнему пританцовыванию, покачиванию бедрами, размахиванию руками. Тросточку он, сознавая свою вину, задвинул поглубже в рукав. И несколько раз, когда дорога сворачивала, быстро оглядывался: не наблюдает ли кто за ним.
Может, она вообще еще жива; да, с чего он взял, что бедняжка умерла? Мелькнула мысль, что покалеченную можно и вылечить, если воткнуть в качестве опоры палочку и, допустим, примотать к ней голову и стебель клейкой лентой.
1. Эта немецкая песенка-игра для детей дошкольного возраста, известная с 1840 г., возможно, влияла на поведение господина Михаэля еще раньше, когда он прыгал, ибо ее первая строфа звучит приблизительно так:
Зайка в яме крепко спит, крепко спит.
Может, у заиньки лапка болит?
Потому он в яме сидит - и молчок.
Ну же, прыгай - прыг-скок, прыг-скок!
Он зашагал быстрее, забылся, побежал. Вдруг начал дрожать от нетерпения. И на повороте дороги растянулся, налетев на поваленный ствол: ударился грудью и подбородком, громко охнул. Когда поднялся, забыл про упавшую в траву шляпу; сломавшаяся трость изнутри порвала ему рукав пиджака; он ничего не заметил. Хо-хо, его хотят задержать, но его ничто не удержит; пострадавшую он так или иначе найдет. Он снова выбрался на дорогу. Где же то место? Надо найти то место. Если бы можно было позвать цветок по имени… Ну и какое же у нее имя? Он даже не знал, как ее зовут. Эллен? Вероятно, ее зовут Эллен; даже наверняка. Он шептал в траву; наклонялся, чтобы рукой легонько подтолкнуть цветы.
– Эллен здесь? Где лежит Эллен? Эй, вы! Она ранена в голову; точнее - чуть ниже головы. Вы, может, еще этого не знаете. Я хочу ей помочь: я врач, добрый самаритянин. Ну, так где она лежит? Вы можете мне довериться, точно вам говорю.
Но как он мог бы узнать ее, им же сломленную? Может, он как раз сейчас сжимает ее в руке; может, она сейчас - рядом с ним - испустила последний вздох.
Такого не должно быть.
Он зарычал:
– Выдайте ее мне. Не делайте меня несчастным, собаки! Я - добрый самаритянин. Вы что, по-немецки не понимаете?
Он лег животом на землю, искал; под конец уже вслепую рылся в траве, мусолил и расплющивал стебли, в то время как рот его оставался открытым, а глаза прямо-таки сверкали. Он глухо бормотал:
– Выдадут. Но прежде обговорить условия… Прелиминарии… Врач имеет права на больного. Сослаться на законы…
Деревья, угольно-черные в сером воздухе, стояли вдоль дороги и повсюду вокруг. Было уже очень поздно; голова наверняка успела засохнуть. Эта последняя безотрадная мысль о смерти ужаснула его, как бы встряхнула за плечи.
Толстяк в черном поднялся из травы и вдоль обочины поплелся обратно.
Она мертва. Пала от его руки.
Он вздохнул и задумчиво потер лоб.
На него теперь навалятся, со всех сторон. Ну и пусть, его больше ничто не волнует. Ему все равно. Они отрубят ему голову, оборвут уши, положат ладони на раскаленные угли. Он с этим ничего поделать не может.
1. Значение имени Эллен (от греч. Елена) - "свет", "светлая".