Немецкий экспрессионизм (сборник)
Шрифт:
Внезапно его внимание привлекли тени, скользящие по стеклянным стенам и стеклянной половине потолка. Какое-то время он недоверчиво наблюдал за ними.
Приглядевшись внимательнее, он, как ему показалось, отчетливо увидел, что тени это человеческие - тени голов, рук, ног людей, которые что-то делают на краю крыши.
Теперь сквозь стекло доносился и тихий шепот. Тобиас различил три голоса - мужских, - которые оживленно переговаривались. Он продолжал опасливо наблюдать за тенями. Видел, как они извлекают свой инструмент - рычаг, клещи, ломик. Их произносимые шепотом слова, тихие возгласы точно соответствовали этим движениям.
– Внимание!
– услыхал он.
– Раз, два, три… взялись! И затем - отчетливый треск.
По комнате прошел ветерок - сквозняк сверху, как ему померещилось. Тобиас ощутил это дуновение всем телом.
Страх его быстро нарастал. Это взломщики! Или - полицейские ищейки!… Ведь рассказывал же художник Людвиг М., живущий на Юго-Западном проспекте, недалеко отсюда, как, возвращаясь в свою мастерскую, встретил между складами взломщика…
Парализующий страх обжигал глотку. Он, Тобиас, лежит здесь беспомощный, истекающий кровью, больной… чуть ли не при смерти. Марион, беззащитная девочка, спит. Если это взломщики, они запросто перережут им горло. Если же полицейские, то заберут обоих в кутузку - и ему, Тобиасу, будет предъявлено обвинение. Его засадят в тюремную психушку, на долгие годы, и тогда прости-прощай кокаин.
Он тихо поднялся и растолкал подругу; та крепко спала. Испуганно вскочила:
– Что? Что?
Тобиас зашептал, показывая на стеклянный потолок:
– Видишь? Ты видишь там людей? Тени по-прежнему двигались.
– Каких людей?
– испуганно спросила Марион.
– Вон там, там - тени на крыше, - пояснил Тобиас.
– Это взломщики или агенты полиции. Боже, что нам делать, Марион?
Марион, окончательно проснувшись, с ужасом взглянула в глаза Тобиасу.
– Вздор!
– сказала.
– Это тени дуговых фонарей снизу, с улицы.
Тобиас тряхнул головой.
– Дуговые фонари не отбрасывают теней, - пробормотал он и снова с перекошенным лицом уставился в потолок.
Марион начала сомневаться в его вменяемости. Неужто и до этого дошло?- подумалось ей.
Смутный страх пополз вверх по позвоночнику. С этим сумасшедшим, перед которым она беззащитна, одна, в спящем доме! Она не знала, что делать. Пока что надо его успокоить. Утро вечера мудренее. Она принялась уговаривать:
– Поверь, это тени деревьев, и труб, и вентиляторов на крыше. Фонарь качается на ветру, вот тени и движутся. Спи давай!
Тобиаса это не убедило, но он немного успокоился. Сказал, что спать не будет - понаблюдает еще.
– Где твой револьвер? У тебя ведь был маленький револьвер, где же он?
– спросил Тобиас.
Марион, однако, побоялась давать ему оружие.
– Я не помню, где он, - сказала.
– Ложись-ка, это точно не взломщики.
Тобиас решил, что поищет револьвер, когда Марион уснет. Он улегся и стал следить за тенями, которые непрерывно раскачивались и, казалось, протягивали что-то друг другу.
Тусклый свет уже пробивался сквозь стекла, края которых обозначились резче. Забрезжила первая полоска зари.
VII
Тобиас посмотрел склянку на свет. И ужаснулся. Жидкости оставалось совсем чуть-чуть, с палец. Невыразимый страх впился ему в затылок… Кокаина нет больше!…
А день поднимался: ненавистный день, что погонит его к людям, которые сплошь его враги и которых он безмерно боится. Он ворочался с боку на бок, в тупом отчаянии. Голова от этого страха раскалялась все больше. Жаркая ярость довела его до того, что он сделал себе еще две инъекции. Остаток из склянки выпил. Полость рта была бесчувственной, как бархат: словно ее покрывал ворс. Тобиас засунул в рот палец - глубоко-глубоко, до самой глотки.
Теперь, в самом деле, пришла беда! Что же теперь делать? Что ему время, что ему жизнь - если нет яда, которого требуют тело и душа, которого жаждет все его естество?
Забыт страх перед взломщиками и полицейскими, померкла даже ужасная перспектива психушки! Только одно переполняет его сейчас, одно выжигает изнутри: это непреклонное, неумолимое, необоримое, метафизически-непостижимое влечение - желание раздобыть яд, который означает для него дыхание и жизнь, воздух и питье, бытие и время!
Трясущимися руками зажег он свечу. Он хотел убедиться наверняка, что в склянке больше ничего нет. Хотя он только что, буквально секунду назад, выпил ее содержимое, желание бессмысленно побеждало логику: в склянке должно, должно оставаться еще хоть что-то! Или, быть может, накануне вечером он купил два флакона, и просто забыл об этом? Или где-то здесь в комнате стоит флакон, спрятанный с прошлого раза?
Он поднес склянку к пламени свечи. Нет, нет, нет! Внутри пусто! Он перевернул ее, просунул язык в горлышко. Ничего!
Тут словно грянул далекий гром, заполнивший комнату грохотом, и красным полыхнуло в окно. День мощно набухал и глухо на него злился.
Он встал с кровати и - ползая на коленях, пачкаясь собственной кровью, закапавшей пол - принялся обыскивать помещение. Зрению он не доверял. Ощупывал каждый предмет, брал его в руки и подносил к глазам. Не это ли бутылочка с кокаином… или вон то… вон то? Где гарантия, что глаза не обманывают? В самом ли деле предмет, похожий на шлепанец, есть шлепанец и только? Как бы это проверить?