Немиров дол. Тень
Шрифт:
Заруба к ним не подходил, расхаживал меж ярами, ронял указания, крепко и коротко осаживал за ошибки.
Когда снова объявил мировую, все мечи тут же бессильно опустились.
– Я тебя помню, – сказал Есений так тихо, что Дарьян, уже всерьёз заподозривший у него врождённую немоту, едва расслышал.
Они ещё стояли на поляне. Не сговариваясь, оба решили переждать толкотню в ратном углу и сложить оружие позже. Дарьян в изумлении на Есения уставился, но тот лишь жал губы, давил улыбку, и, не торопясь, расшнуровывал наруч.
Помнит?!
Тонкая фигура с гордой осанкой,
А потом перед глазами возник коротко стриженный мальчишка с копной совершенно белых завитков. Его лицо появилось над высокими перилами второго яруса. Самому Дарьяну только исполнилось семь, он затаился внизу, в большой тёмной передне княжеских хором. Мальчишка был постарше, оценивающе пригляделся умными глазками и поманил к себе.
Потом вместе, крадучись, миновали ещё несколько тёмных коридоров и лестниц и через дверцу в потолке пробрались под крышу, а затем долго в скачущем свете стеклянного фонаря прыгали по перекладинам и пролазили в такие узкие дыры, что толстый кот застрял бы.
Наконец впереди, как из бочки, загудели голоса, мальчишки оставили фонарь и со взрослой осторожностью улеглись ничком у просвета меж досок. Внизу за длинным тёмным столом чинно восседали и решали важное степенные мужи. Все как на подбор с суровыми лицами и благообразными бородами.
Все, кроме высокого светловолосого юноши с необычайным для его лет твёрдым, напористым взглядом. Он сидел по правую руку от князя елагов, седовласого, прямого, словно жердь, старика с белыми слепыми глазами. Был среди собравшихся и купец Велигост Радовитович.
Мальчишку, что привёл подслушать это заседание, Дарьян знал – Есений. Тогда – второй сын елажского князя, а теперь, после того, как старшего брата несколько лет назад убила на охоте стрела, хозяин которой не нашёлся, – сын единственный, провозглашённый наследным княжичем и получивший о том в качестве положенного свидетельства особую печатку.
Княжич елагов! И вчера Дарьян разбил ему нос камнем.
Есений читал на лице старого знакомца и еле сдерживался, чтобы не расхохотаться в голос.
– Не признал, – пробормотал Дарьян, стремительно наливаясь пунцовым жаром. – Вспомнил бы, руку бы себе отгрыз, а не бросил.
Глава 7. Уговор
На мягкой покалывающей соломе усталость от первых в жизни настоящих учебных поединков быстро ушла. Яры думают, плугарю с непривычки тяжело, но с весенней пахотой всё равно не сравнить. В позапрошлом году, когда отчим впервые доверил плуг ему одному, как равному, да и то на самой лёгкой, много лет паханой делянке, Дарьян в тот же день сорвался, потому что усталости поначалу не чувствовал, пахал быстро, старался забирать землю глубоко, на совесть, несмотря на предостережения Бразда, а за ужином матери пришлось сына кормить, руки ослабли и тряслись так, что сам ложку до рта донести не мог.
Дарьян прислушался к вечерним наружным звукам отходящего ко сну города. На ратной поляне установилась тишина: конюх крикнет, телега проскрипит – больше ничего. В тесном
Вскоре дверь с тихим шорохом отворилась, вошёл Звеняга.
Дарьян висел под низким потолком, держась за перекладину. Руки его напряглись, дёрнули жердь к груди, и макушка высоко взметнулась.
– Что ж ты, телёнок, делаешь! Хлев-то уронишь! – с негодованием воскликнул дед.
Застуканный Дарьян плюхнулся в солому.
– Думал, слаб ты ещё, каши принёс. С маслом. А из тебя уж силушка прёт – девать некуда.
Обрадованный, Дарьян забрал миску, нашёл в изголовье своей постели подаренную Ивушкой ложку, наспех обтёр её об подол и принялся, обжигаясь и присвистывая, уплетать.
– Что с моими вещами-то? Нашлись?
Дед будто не услышал. За ухо повернул голову подопечного к свету, попытался разглядеть болячку, пощупал её старческими деревянными пальцами.
С кашей Дарьян справился быстро.
– Пошли, – позвал Звеняга, – хватит по пустому дну скрести, уж верно, дыра на просвет наметилась. Если здоровья в избытке, на конюшне поможешь, – с довольством отметил, что парень не заартачился, пошёл послушно, значит, в работе сил не жалеет, у такого любое дело рано или поздно заспорится. – Про суму свою забудь, – сказал по дороге. – Ратмир говорит, не было никакой книжицы. Ему бы первому показали, если б нашли. Знать, подземцы прихватили.
Спорить Дарьян не стал, бесполезно, вздохнул только.
Хитрый дед слукавил, не заставил помогать конюхам, вместо этого повёл к норовистому вороному Краса. Стал учить, что делать, если лошадь взбесилась. Искр позволил себя погладить, благодушно слизнул с ладони сухарь.
– Прошлый год рой в город прилетел. Двух лошадей до смерти зажалил, а ему, – старик любовно похлопал Искра по шее, – морду так искусали, губы с кобылью жопу раздулись. Дёсны сильно кровили. Чуть с голоду не издох. До сих пор шалеет, как пчелу услышит.
– Сынок… – тихий голос потонул в лошадиной возне, в усталой болтовне конюхов, но сердце выцепило его как ни один другой на свете, уловило тонко настроенной на родное струной.
Дарьян обернулся, в воротах конюшни стояла, теребя тряпичный узелок, мать.
Сына обнимала долго, а потом всё поворачивала спиной, боками, не верила, что нет ран кроме как на голове. Всплакнула. А затем снова принялась обнимать.
За её спиной конюхи провели под уздцы трёх лошадей с припозднившимися, укутанными в плащи всадниками. Дарьян потянул мать с прохода в оружейный угол, где она устроила ненаглядному чаду настоящий допрос.
Да хорошо всё… Не болит… Лучший ярский травник лечит… Он княжеский конюший, потому тут рядом в хлеву и положили… Что сомнительно? С верховным ведуном не поладил, он его в конюшню и выжил – лошадей лечить. А люд всё равно к нему бегает. Даже княжичу спину врачует… Ничего не исхудал, тебе кажется… Не придумывай, кормят, как порося к столу великого князя… Да не помоями! Просто так выразился!.. Сказал же, не болит ничего… Тепло… Не устал… Нет, только поел… Пироги? Ладно, давай раз привезла…