Ненависть

Краснов Петр Николаевич

— Я за рюмкой только… На столъ накрывать пора.

— Сейчасъ, мамочка… Дай только спокойно намъ все прибрать.

Сильнѣе пахло скипидаромъ, лакомъ и клейстеромъ, въ большія корзины сваливали готовое и неготовое, чтобы завтра, до свѣта продолжать. Дела — уйма!.. Золотить и серебрить орѣхи!.. Надо все сдѣлать самимъ! Такъ дешевле! Отцы, Матвѣй Трофимовичъ и Борисъ Николаевичъ сомнѣвались въ дешевизнѣ такого способа, но не прекословили. Такъ лучше?!. Въ этомъ и отцы не сомнѣвались. Своя работа!..

— Скажи мнѣ, Женя, почему Володя никогда не приметъ участія въ нашей работѣ. Или онъ считаетъ это для себя унизительнымъ?.. Студентъ!.. — тихо сказала Шура, отрываясь отъ своей чашки и отвинчивая отъ стола станокъ.

— Не знаю, Шура. Володя

теперь съ нами никогда не разговариваетъ. Онъ и дома-то почти что не бываетъ… Совсѣмъ отъ насъ отбился.

Шура подняла голову на Женю. Онѣ были однолѣтки, но Шура казалась старше своей двоюродной сестры. Высокая, полная, съ нѣжными русыми волосами, съ глубокими синими глазами — она была очень красива, совсѣмъ «взрослой» женской красотой. Она посмотрѣла на Женю долгимъ взглядомъ. Дѣти съ шумомъ и смѣхомъ потащили въ свои комнаты корзину съ «секретами». Дѣвушки остались однѣ.

— Я знаю, что Володя въ партіи, — чуть слышно сказала Шура.

— Въ какой?..

— Не сумѣю тебѣ сказать. Онъ не пояснилъ… Да и все это было такъ сумбурно, кошмарно… Точно во снѣ… Я на прошлой недѣлѣ была съ нимъ на митингѣ.

— На митингѣ? — съ неподдѣльнымъ страхомъ спросила Женя.

— То-есть, если хочешь, это не былъ настоящій митингъ… Массовка, какъ они говорятъ.

— Интересно… Разскажи…

— Какъ сказать? Мнѣ не понравилось… Когда ляжемъ спать я «тебѣ буду разсказать»…

Въ столовую вошла Параша.

— Пожалуйте, барышни. Тетенька сердятся, второй самоваръ выкипаетъ.

— Ахъ, пожалуйста. У насъ все готово, — вспыхнувъ, сказала Шура и пошла съ Женей изъ столовой.

VIII

Марья Петровна съ Мурой и Ниной спали въ спальнѣ у Ольги Петровны. Шура у Жени. Женя уступила кузинѣ свою узкую дѣвичью постель, надъ которой висѣлъ на стенѣ, на голубой лентѣ съ широкимъ бантомъ, писанный на эмали художественный образъ Казанской Божіей Матери. Женя устроилась на маленькомъ диванчикѣ, къ которому былъ привязанъ стулъ.

На письменномъ столѣ горѣла маленькая электрическая лампочка подъ шелковымъ синимъ абажуромъ. Отъ нея мягкій и нѣжный ровный свѣтъ падалъ на изголовье Жениной постели. Шура сидѣла на ней, облокотившись на высоко поднятыя подушки. Волосы цвъта спѣлой ржи были скручены небрежнымъ узломъ и переброшены лисьимъ хвостомъ на грудь, на бѣлую не смятую ночную сорочку. Маленькiе локоны вокругъ лба свѣтились серебрянымъ нимбомъ. Глаза въ тѣни волосъ казались темными и огромными. Полное, гибкое тѣло по кошачьи мягко изогнулось на постели. Въ свѣтѣ лампы виднѣе стала молодая грудь подъ голубыми ленточками прошивокъ. Несказанно красивой показалась Шура Женѣ.

— Тебя такъ написать, — сказала Женя. Совсѣмъ картинка Греза будешь.

— Скорѣе Фрагонара или Маковскаго, — улыбаясь спокойной лѣнивой улыбкой сказала Шура. — Ну полно… Глупости… Кто теперь меня напишетъ?.. Вѣкъ не тотъ.

— Какой-же такой вѣкъ? Развѣ не будутъ насъ любить?.. Почитать наши таланты, восхищаться нами? Страдать по насъ? Преклоняться передъ чистой дѣвичьей красотой?.. Ты вѣдъ, Шура, и сама не замѣчаешь, какая ты прелесть!..

— Любить насъ?.. Пожалуй, что и не будутъ… Желать насъ — да… Издѣваться надъ нами… Да… Заставятъ насъ работать, подъ предлогомъ равноправія съ мужчинами… да…

— Откуда ты это взяла?..

— Все отъ Володи. Онъ вѣдь меня просвѣщать все хочетъ, завербовать въ свою партію. А какая это партія — Господь вѣдаетъ.

— Какъ интересно?

— Нѣтъ… Совсѣмъ неинтересно… Да вотъ, слушай. Я давно приставала къ Володѣ, чтобы онъ познакомилъ меня со своими товарищами. Тамъ вѣдь много и женщинъ бываетъ — курсистокъ, работницъ съ фабрикъ. Онъ какъ-то уклонялся. Онъ хотѣлъ, чтобы я была только съ нимъ.

— Ревновалъ?..

— Кто его знаетъ…

— Ну, разсказывай, Шурочка. Ты не очень спать хочешь?.. Я отъ одного ожиданія твоего разсказа какъ волнуюсь, воображаю, каково было тебѣ!

— Да

я очень волновалась. Отъ этого я плохо соображала, что происходитъ и очень смутно все помню. Точно во снѣ все это мнѣ приснилось. Это было, какъ мнѣ кажется, разрѣшенное, легальное собранiе. Кажется оно было пристегнуто къ какому-то литературно-поэтическому кружку. По крайней мѣрѣ тамъ была какая то толстая писательница, которая должна была потомъ читать свои произведенія, были и какіе то странные и совсѣмъ мало воспитанные поэты.

— Поэты?.. Господи!..

— Это было на Невскомъ. Гдѣ то недалеко отъ Владимірской, кажется даже, что это было въ залѣ газоваго общества. Былъ слякотный вечеръ, Володя встрѣтилъ меня на вокзалѣ.

— Володя встрѣтилъ!.. Подумаешь, Шурочка, какая честь!..

— Мы поѣхали на трамваѣ до Невскаго, потомъ шли пѣшкомъ. Помню, на панеляхъ была жидкая, сѣрая, растоптанная грязь и мы оба скользили по ней. Было очень много народа и мнѣ казалось, что всѣ на насъ смотрятъ. Мы поднялись прямо съ улицы на четвертый этажъ по скудно освѣщенной лѣстницѣ и Володя провелъ меня изъ тѣсной прихожей въ маленькую узкую комнату. Тамъ за длиннымъ столомъ, накрытымъ клеенкой сидѣло человѣкъ пятнадцать. Мнѣ никого не представляли, ни съ кѣмъ не знакомили. Точно вошли, въ вагонъ что-ли? Помню — очень яркое, рѣжущее глаза освѣщеніе лампочекъ безъ абажуровъ, гулъ многихъ голосовъ, говорившихъ одновременно, кто стоялъ, кто сидѣлъ. Грязь на столѣ. Граненые стаканы съ чаемъ и пивомъ, бутылки, хлѣбъ, неопрятная масленка съ остатками масла, кожура отъ колбасы и противный запахъ пива и дешевой закуски. Валяются окурки. Кажется, еще было сильно наплевано кругомъ.

— Бррръ, — брезгливо поморщилась Женя. — Вотъ такъ Володя!.. А дома, чуть что не такъ, посуду швыряетъ.

— Дома онъ — баринъ… Тутъ — товарищъ, — тихо сказала Шура. Такъ вотъ… Кто-то кричалъ: — «нѣтъ, коллега, онъ не «акмеистъ», онъ просто бездарный поэтъ». Ему отвѣчали и по моему не впопадъ, — «называть Блока футуристомъ — позор!..». [1] Сидѣвшая посерединѣ стола толстая дама — она то и оказалась писательницей, — курившая толстыя мужскія папиросы, сказала густымъ точно мужскимъ голосомъ: — «ну уже и позоръ! Вы всегда преувеличиваете Блѣдный». Увидавъ Володю она поднялась со своего мѣста и протягивая черезъ столъ руку Володѣ сказала: — «что-же, коллеги, начнемъ. Виновникъ торжества на лицо. Идемте въ залъ». Какой то человъ-къ, которому Володя указалъ на меня, корридоромъ провелъ меня въ залъ. Тамъ было полно народа и очень душно. Собственно говоря мнѣ некуда было сѣсть, но мой спутникъ шепнулъ что-то студенту, сидѣвшему во второмъ ряду стульевъ и онъ уступилъ мнѣ мѣсто. Садясь я оглянулась. Въ залѣ было много людей по виду простыхъ, рабочихъ, должно быть. Bcѣ они были принаряжены, въ чистыхъ пиджачкахъ, въ цвѣтныхъ сорочкахъ съ галстухами и съ ними дѣвушки тоже просто, дешево, но парадно принаряженныя. Напротивъ интеллигенція, студенты и эти вотъ «поэты» были подчеркнуто небрежно одѣты. Барышни въ неряшливыхъ кофточкахъ, стриженыя, растрепанныя, съ горящими глазами, экзальтированныя. Передо мною сидѣла пара, хоть на картину: — онъ — студентъ въ красной кумачевой рубашкѣ, на выпускъ, подпоясанный ремнемъ, въ студенческой тужуркѣ на опашь, красный, рыжій, толстый, потный, едва-ли не жидъ, она тоже жидовка, рыхлая, все у нее виситъ, блузка подъ мышками насквозь пропотѣла и точно немытая. Передъ нами нѣчто вродѣ эстрады. На ней столъ, и за столомъ сидитъ человѣкъ пять, самая молодежь… Туда, сейчасъ-же вышелъ Володя. Его встрѣтили апплодисментами.

Note1

Акмеисты — отъ греческаго слова «акме» — вершина — группа поэтовъ, основанная Сергѣемъ Городецкімъ и Н. С. Гумилевымъ въ 1912-мъ году. Почти одновременно появились и футуристы съ Игоремъ Сѣверянинымъ и Манковскімъ.