Ненавистный брак

Адамс Браво Каридад

Катя тоже ни на шаг не отходила от Лизы, которая с большим трудом соглашалась ждать и все порывалась идти искать сына. На поиски младенца послали почти всю домашнюю прислугу, но никто еще не вернулся. Лиза кричала, что хочет пойти к Александру и заставить его сказать, где сын. В отчаянии она хулила бога, не обращая внимания на скорбь священника, слушавшего ее ужасные слова. Наконец, Лиза добилась того, что ей разрешили выйти из спальни. Черпая силы в своей тревоге, она спустилась по ступенькам вниз и пробежала по опустевшим комнатам в поисках князя. За Лизой неотступно шли преданные ей вассалы, навечно взятые в полон ее добротой: Лев Ильич, батюшка и Нюшка. По

наитию Лиза спустилась вниз по лестнице, ведущей в погреба. Запертая прежде дверь распахнулась, поддавшись легкому толчку девичьего кулака, и перед Лизой во всей красе предстали разбитые бутылки, расколотые топором бочонки и огромная лужа пролитого вина, в которой она второпях поскользнулась. Среди этого бардака, рядом с напившимся до бесчувствия Николашкой, валялся тот, кого она искала – ее любимый и ненавистный мужик. Лиза изо всех сил тормошила Александра, пытаясь привести его в чувство, но все было напрасно. Льву Ильичу с большим трудом удалось оттащить ее от мужа. Девушка окинула безумным взглядом огромный мрачный погреб, в котором царила тишина, и устало побрела к двери. У нее подкашивались ноги, и чтобы не упасть, она придерживалась руками за стену. Душа Лизы сверзлась в кромешный ад тревоги и тоски.

– Прости и помилуй меня, господи за мою хулу, – в отчаянии молила она. – Образумь Александра!.. Покарай его, господи!.. Покарай его, ты же знаешь, что я невиновна!

Лишившись чувств, Лиза упала на руки подоспевшего Льва Ильича.

***

Александр уехал в поля. Казалось, разум покинул его. Напрасно князь безбожно пил, стараясь опьянеть и забыться. Никакая сила не могла стереть его воспоминаний, ничто не могло утихомирить жгучую боль под названием ненависть, которая сплеталась из ревности, безудержной ярости и неописуемого отчаяния. Карелин ненавидел все вокруг: и подновленные избы, и заботливо возделанные, цветущие поля, ставшие теперь плодородными, и эта ненависть бурным потоком изливалась на все княжеские земли. Александр подъехал к середине поля, на котором колосилась, мирно покачиваясь под легким летним ветерком, поспевающая пшеница. Дрожащими руками сорвал он пригоршню колосьев и молча погрозил кулаком тихой и безмятежной в предрассветные часы деревне.

Пошарив в карманах, Карелин достал коробок спичек и поджег золостистые колоски. Несколько человек подошли к кромке поля, и на их лицах отразились страх и недоумение.

– Стоять, где стоите! Горе тому, кто подойдет! – крикнул Александр.

В голосе князя звучала неприкрытая угроза, и крестьяне испуганно попятились назад. Лишь одна отважная женщина, Катя, всполошенно бежала к нему по полю, по старушечьи мелко семеня ногами. Она упала перед князем на колени и руками обхватила его ноги. Карелин выронил из рук начавший разгораться пшеничный факел, и Катя, как могла быстро, поднялась с колен и принялась топтать зарождающиеся языки пламени, грозящие пожаром. Отчаяние придало ей смелости и сил, и она не обращала внимания на опасность, а Карелин старался помешать огню добраться до катиной юбки.

– Не пали деревню, Александр... не сжигай урожай! Остановись! Не святотатствуй! Или сначала убей меня! – Карелин ошеломленно слушал Катю. Она стояла перед ним и говорила так, будто он не барин был, а мелкая сошка. А старая служанка продолжала говорить. – Ты уж и так наворотил немерено, отнял ребенка у матери. Неужто не осталось в тебе ничего человеческого? Не по-людски ведь это, не по-божески... Ты и не подумал, чай, что когда-то также бездушно вырвали тебя из моих

рук.

От изумления мутные, еще хмельные глаза князя широко открылись, а руки безвольно опустились и легли на хрупкие плечи служанки. В полном смятении смотрел он на Катю, а в глазах его застыла неизбывная печаль и безнадежность.

– Что? – спросил Карелин, и в голосе его появилась решимость. – Что ты говоришь?.. Да как ты смеешь!..

– Александр, ты думал, что померла я, увидев меня всю в крови! А мне пришлось молчать, чтобы ты стал князем! Сын служанки не мог носить фамилию своего батюшки. Вот я и приняла все жертвы, всю боль на себя. Страдала и молчала... терпела... а сейчас не могу молчать. То, что ты сделал, и назвать-то никак нельзя! Я не хочу, чтобы мой сын злодеем был... Не хочу, чтобы ты был похож на батюшку своего!

Заливаясь слезами, Катя снова упала князю в ноги. Александр оцепенело смотрел на служанку и вдруг почуял всем нутром, как что-то новое, доселе незнакомое, пробудилось в его душе. Он наклонился к Кате, поднял ее с колен и снова, но теперь уже с нежностью, посмотрел на нее, словно впервые видел такое знакомое, открытое и доброе лицо.

– Не хочу, чтобы ты творил зло! – всхлипывая, твердила Катя. – Не хочу!..

– Десять лет ты со мной, Катя... Десять лет служишь мне... – тупо твердил Карелин, словно не слыша ее слов.

– Эти годы были моей единственной отрадой. Словами не передать, как счастлива я была видеть тебя, говорить с тобой и знать тебя лучше всех! Я считала тебя сильным; для меня ты и сейчас сильный! Откуда вам, мужикам знать, что для нас этот маленький комочек плоти, приходящий в жизнь через нашу боль и кровь? Никому из вас не понять, каково это – напрасно искать сына, которого у тебя отняли, напрасно горючие слезы проливать, проклинать и умолять, тоже напрасно!..

– Перестань! – дрогнувшим голосом попросил Александр.

– Да ты подумай, ведь Лиза мечется сейчас по полям, безутешно рыдая, бросается на каждый след и спрашивает, как спрашивала я когда-то, где мой сын... куда его дели?!

– Она сама виновата! – попытался оправдаться Карелин.

– А хоть бы и так, хоть я и не верю в это! Нет такой вины, что заслужила бы такую расплату! Ты можешь ненавидеть ее, коли хочешь, можешь убрать с глаз долой, разрубить ту петлю, что связывает вас... Убей ты ее, все одно не так виновен был бы... А ты отнял у нее дитя...

– Этот ребенок – плод ее греха!..

– Ты тоже был плодом греха... Да и кто мы такие, чтобы судить других? Неужто твоя совесть так чиста, что ты мнишь себя богом? За что ты так люто ненавидишь ее?

– Она лгала мне... насмехалась надо мной...

– Не верю я в это... Я, чай, видела, как она лила по тебе слезы, как ревновала... рыдала и звала тебя, когда думала, что никто ее не слышит. Она любит тебя... я сердцем вижу. А теперь она возненавидит тебя, и права будет. В чем виноват этот невинный ангелочек? Где он? Верни его матери, Александр!

Прежняя боль была так свежа, что Катя разом лишилась сил. Ее колени подломились, и она едва не упала, но сильные руки князя поддержали ее и подвели к ближайшей избе.

В доме никого не было, впрочем, как и во всех других избах, ибо насмерть перепуганные сельчане разбежались, кто куда. Карелин открыл дверь, вошел в горницу и отвел Катю в уголок, где горела лампадка. Он поднес лампадку к ее лицу, и в слабом, мерцающем свете горящего фитилька грустно посмотрел на нее.

– Катя, побожись перед иконой, что не солгала мне, – жалобно попросил он. – Побожись, что ты и вправду моя матушка!