Ненавижу тебя, Розали Прайс
Шрифт:
– Но я затолкаю тебя.
– Попробуй, – пожимаю я плечами, смотря на него с новым вызовом. Нильс сперва, думает о моих словах, но как только я замечаю ухмылку на лице парня, который уверенно начал шагать на меня, я ринулась по дороге, бросаясь в бег. О, конечно он мог затолкать меня в багаж на центральных улицах Бруклина!
Внутри все моментально всполохнуло, щеки оживленно разгорячились, а дыхание сбилось, когда я слишком интенсивно двигалась и вбирала холодных воздух легкими. Я бежала изо всех сил, надеясь, что смогу сбежать от парня, который последовал за мной таким же быстрым бегом.
Я бежала не долго, всего с минуту, пока не начала запыхаться от быстроты и нехватки воздуха. Я начала замедляться, из-за чего совсем скоро почувствовала, как Веркоохен хватает меня за распахнутое пальто, удержав так, что я врезалась в него спиной, когда парень потянул меня к себе сильным рывком.
– Не вышло, Прайс? – рассмеялся кудрявый, поворачивая меня к себе лицом, а я тяжело дышу, пытаясь прийти в себя. Его хватка слабеет, а я растекаюсь в еще большей улыбке, чувствуя, как тело обволок поток жара. Это было потрясающе, не смотря на холод и усталость.
– Ты – не приговор, Веркоохен. Я могу пробовать снова и снова, – хохочу я, не в силе удержать смех, смотря на сверкающий взгляд парня и его впервые искреннюю улыбку, которую он не задумываясь, рождает на губах.
Я выскальзываю из его рук, но тут же попадаю вновь в плен из-за его слишком отменной реакции, которой он обладает. На этот раз, мы вдвоем отталкиваем друг друга, из-за чего вместе падаем. Веркоохена подводит сама ситуация, когда наши ноги цепляются друг за друга, и я падаю на землю, Нильс же, возвышается надо мной, слишком жестко притулив к земле.
Мои руки крепко обвивают его тело, от рефлекса самосохранения. Мы оба тяжело дышим, красные, с несвойственной улыбкой, валяющиеся на влажных листьях и прохладной земле.
– Ты никогда не сможешь убежать от меня… – выговаривает Нильс, ухватывая меня за талию все крепче и крепче, будто вот-вот я неестественным образом окажусь на окраине города.
– Если же убегу – не найдешь, – говорю я с некой сложностью, зная, что Веркоохена может это злить, но он начинает действительно смеяться, хохоча надо мной. Блестящие голубые глаза, не частая улыбка, ямочки на щеках, растрепанный, уверенный в себе Нильс может быть в моем мире, где мы на данный момент побывали. Он смеялся. Это был прекрасный момент за все наше знакомство.
Разве ему не весело? Разве ему не понравилось играть, бегать, смеяться? Это же дарит радость и чувство, что ты настоящий человек…
– Никогда, Роуз. Слышишь? Ты никогда не убежишь, не спрячешься и не исчезнешь от меня, – его слова приобретают серьезность, но тихая улыбка царит на нем. О, как наивно было думать о том, что он будет вечно руководить мной, как куклой на ниточках. Это не так, и только благодаря чувству обязанности… я все еще пытаюсь наладить с ним отношения, наступая себе на горло, сдержанно следуя его слепым указам. – Ты начала здесь свою жизнь. Нью-Йорк тебя больше не отпустит.
– Я знаю, – расслаблено отвечаю
– Ты еще так молода, Роуз, чтобы жить в реальном мире, в наших суровых буднях с рутиной ядовитой примеси бесчеловечности.
– Я умею жить, Нильс. Если я не подобна твоим друзьям и твоему нраву, это не значит, что я не человек. У меня есть силы.
Я перечила, ибо знала, что умею и люблю свою жизнь, в независимости оттого, что и кто окружает меня. Возможно, я была сильнее даже Нильса Веркоохена. Не физически, морально.
– Нет. Ты похожа на маленького ребенка, который один во всем мире. Ты боишься опасности, и у тебя есть важные секреты. Но почему ты радуешься жизни, зная, что она так же хранит свои ужасы? Почему ты радуешься, когда знаешь, что твоя жизнь связана с самыми отвратительными людьми? – он не понимал меня. Он недоумевал, отчего злился и кажется, думал, что я могу ему лгать.
– Люди не отвратительны, жизнь делает их такими, – говорю я, ощущая его грудь под своей рукой. – Не все люди отвратительны, большинство хотят, чтобы их таковыми видели. Слишком много масок и ролевых актеров.
– Но я для тебя отвратителен, не так ли? – его лицо сменяется очаровывающей грустью, которая заставляет меня понять, что он открывается мне, тут, сейчас, в парке на холодной грязной земле. Совсем не много, но он говорит со мной, и это действительно так. Черт. Он говорит со мной!
– Нет. Ты не отвратителен, Нильс. Ты и я знаем, кто заставил тебя играть так, как ты сейчас живешь, – качаю я головой, не переставая удерживать улыбку счастья, от того, что мы на пару минут исчезли из реальности. Он открылся. Это был прорыв в наших отношениях, которые встали на нейтральную полосу.
– Почему? Я нахожусь с тобой буквально с несколько недель, но уже смог довести тебя до белой горячки. Почему ты все еще считаешь, что я не отвратителен? Я поднимал руку. Я унижаю тебя. Я критикую тебя. Я нахожу любой повод, чтобы обвинить тебя в нем. Я порчу твою жизнь, а ты считаешь меня способным к нормальной жизни? Ты чокнутая, – он смотрит прямо мне в глаза. Он грустит, он расстроен, можно было бы подумать, что измучен. Только с пять минут назад могла сказать на него «монстр, поедающий меня», или «дьявол, ворующий душу», а сейчас передо мной настоящий Нильса, который затерялся не меньше, чем я. Только, кто из нас потянет ко дну другого?
– Ни разу ты не допустил того, чтобы я пострадала. Ты можешь угрожать, кричать, довести меня до слез, но ты не бросаешь меня мучиться. Ни со слезами, ни с температурой… ни с побоями. Ты не видишь в себе хорошее, но это вижу я, – тихо проговариваю каждое слово, показывая, что он может быть хорошим. Очень хорошим Нильсом Веркоохеным.
– Ты не та Розали Прайс, которую я знал, – качает он головой, скорее всего понимая, что он был не прав, сказав, что я не могла поменяться. Что я надела маску, и я вся та же черствая, холоднокровная Розали. Но это не так. И он это понимает, только уже не хочет принимать очевидное, – Настоящая пай-девочка, – вновь улыбается Нильс, поворачивая ко мне голову.