Необъяснимая история
Шрифт:
— Нет, не хочу, — покачал головой я.
Император не сводил с меня взгляда, в котором все еще читалось раздражение: мол, сколько со мной хлопот.
— Так каковы тогда твои планы, Квест? — спросил он.
— Я собираюсь… — начал я, но потом быстро поправился: — Я хочу… — Тут во взгляде императора проскользнула насмешка. — …Мне бы хотелось, — забормотал я, чувствуя, как кровь приливает к щекам, — изобретать… для армии…
Но не успел я выдавить еще хотя бы слово, как отец взорвался:
— Игрушки! Ему почти восемнадцать лет, а он придумывает игрушки! И что, по-твоему, армии с ними делать?
Он махнул своему рабу Сентрису, который вышел из покоя. Несколько
— Что ж, — сказал император, вставая. Мы тоже вскочили. — Подчинись своему отцу, Квест, — непререкаемым тоном велел он. — Ты молод и здоров и, по счастью, стихов не пишешь. Через два года ты поступишь на военную службу. Служить будешь под началом своего дяди Семпрония Севера в штабе Германика. Там ты [1 сл. ] узнаешь о военной жизни больше, чем [1 стр.]. Разговор окончен.
Вот и все. Все мы поклонились, император повернулся к нам спиной и нас покинул.
По дороге домой мы молчали. Мысль, что мне предстоит присутствовать при казни убийцы, [25] привела меня в ужас, после я даже не мог вспомнить его имени
25
Одной из обязанностей юноши в период тироциниума было время от времени надзирать за казнью.
12
сидел неподвижно, только бездумно водил вверх-вниз сложенными на толстом животе пальцами. Тонким резцом Расимах там убирал выступ камня, тут зачищал пятно пемзой, пока из мрамора не вышел жизнеподобный Цецина. Были представлены все его несколько подбородков, и бородавка на левой щеке тоже; узкий венок мраморных волос обрамлял лысину, которую как раз полировал Расимах. Наконец он отступил шаг и объявил:
— Готово.
Встав, Цецина обошел бюст, чтобы взглянуть на него спереди. Лицо у него сделалось печальное.
— Очень мило, очень мило, — сказал он. — Только раньше такие бюсты… как бы это сказать? Раньше изображения походили на человека…
Расимах его прервал.
— Это уже не в моде, — сказал он. — Взгляни на последний бюст Цезаря. Или на один из бюстов Семпрония Севера. Их лысины выставлены всем напоказ, Цецина. Бюсты, где каждый похож на Аполлона, уже не в моде. [26]
— Ты, наверное, прав, Расимах, — отозвался Цецина. — И все же…
26
Обосновавшиеся в Риме на закате республики и после ее падения греческие скульпторы отказались от более ранней тенденции идеализировать модель. Наиболее известный образчик такой скульптуры — реалистический бюст, изображающий сардоническое лицо заядлого гурмана Гнея Помпея Магна, одного из величайших политиков и полководцев Рима. Он сыграл немалую роль в развязывании Гражданской войны, сражался против Цезаря, потерпел поражение и бежал в Египет, где был убит.
Но скульптор снова его прервал:
— Или, еще лучше, возьмем Помпея. У него тоже двойной подбородок, а его щеки ясно свидетельствуют о пристрастии к еде. Вот мой стиль, Цецина. Если он тебе не по нраву, найди себе другого. Но ни один известный скульптор в Риме не захочет сегодня изображать тебя на старый манер. Он же станет просто посмешищем. Разумеется, если ты настаиваешь на том, чтобы выглядеть, как Аполлон… — Расимах снова усмехнулся и, бросив недвусмысленный взгляд на белоснежную [27] тогу кандиду [28] Цецины, продолжал: — Тогда найми себе какого-нибудь зануду поденщика из садов Академа. [29] Я не собираюсь выставлять себя дураком.
27
Белизну ткани искусственно усиливали, натирая мелом.
28
toga candida ( лат.). Буквально: белая тога. Обычно ее носили соискатели государственных должностей. — Примечание переводчика.
29
Сады близ Афин, где Платон обучал своих учеников. — Примечание переводчика.
— Нет-нет, — поспешно отозвался Цецина. — Разумеется, я не хочу выглядеть, как Аполлон. Надо мной станут смяться не меньше, чем над тобой. Просто… — Нерешительно ткнув пальцем в отлично проработанную бородавку, он робко попросил: — А не мог бы ты…
— Все, кто знает тебя, знают и твою бородавку. К чему ее скрывать? — пожал плечами Расимах.
Цецина со вздохом капитулировал, но вид у него сделался такой удрученный, что мне стало его жаль.
Он поглядел на меня:
— Что скажешь, Квест?
— Великолепный портрет, Спурий, — сказал я. — Расимах — просто мастер. Ты немного напоминаешь Гефеста работы Нексителоса, вот только ты, разумеется, не хромой.
Это его как будто немного утешило. Во всяком случае, он перестал просить что-то изменить. Он боялся, что у него будет бюст не по последней моде.
Позже мы с ним сидели на глыбе мрамора из одной его каменоломни, наблюдая за тем, как каменщики укладывают обтесанные плиты, в точности подгоняя одну к другой. Это действительно меня интересовало. Они обшивали мраморными панелям каменные стены, чтобы храм Божественного Юлия сверкал на солнце, как тога Цецины.
Ни с того ни с сего Цецина вдруг сказал:
— Если бы Расимах ваял бюст твоей матери, он мог бы оставаться верен оригиналу — я хочу сказать, создать точное подобие, — и все равно она бы выглядела, как Афродита.
Я знал, что он хочет услышать.
— Да, мать, бесспорно, прекрасна.
Он кивнул, и мы еще помолчали. Стена, уже полностью одетая в мрамор, сияла на солнце так, что становилось больно глазам. Цецина вздохнул, потом вздохнул опять и, наконец, выплеснул, что у него было на душе.
— Знаешь, Квест, будь у тебя сестра… — Он помешкал, затем быстро добавил: — Разумеется, старшая, я бы…
Остальное осталось невысказанным, но я знал, куда бежали его мысли. Он выглядел, как очень непривлекательный и тучный Гефест, но был одним из десяти самых богатых людей Рима. Для Прокулеи это ровным счетом ничего не значило, но будь у меня сестра, пусть даже красавица, для нее он был бы завидным женихом. Он еще раз душераздирающе вздохнул, и мы снова погрузились в молчание. Каменщики устанавливали прямоугольную плиту между двумя другими. Когда она аккуратно легла на место, Цецина спросил: