Необъяснимая история

Шкворецкий Йозеф

— У меня печальные известия, Квест. Твоя мать говорит, что давно уже послала тебе письмо, но из-за учиненного Батоном хаоса оно прибыло из Рима только сегодня. Со скорбью должен тебе сообщить, что твой отец Гай Фирм мертв.

— О, — сказал я. Я не испытывал горя. По правде говоря, я был даже доволен, потому что, раз я узнал про это так поздно, мне не придется присутствовать на похоронах. — Когда это случилось?

— За три дня до майских нон, [39] — сказал Эмилий. — Почти полгода назад. Сколько ему было?

39

Римляне разделяли месяц на три части. Дни,

знаменовавшие разделение, назывались: календы, первый день месяца, ноны, которые падали на седьмой день в марте, мае, июле и октябре и на пятый во всех остальных, и иды, тринадцатый день месяца во всех, кроме марта, мая, июля и октября, когда он приходился на пятнадцатый. Иными словами, «за три дня до майских нон» — 4 мая.

Мне не хотелось признаваться в моем невежестве, поэтому я сказал, что шестьдесят. Я решил, что приблизительно так оно, наверное, и было.

— Гм, — протянул Валерий. — Ты как будто не слишком убит горем, Квест. В отличие от матери. Я получил письмо от Сикста Верния, который пишет, что Прокулея потрясена и безутешна.

— Да, мать — истинная римская матрона. Разумеется, она знает, как ей себя вести. А почему тебе написал про это Верний? — спросил я.

— Они же были близкими союзниками — в сенате, разумеется.

— Этого я не знал, — сказал я.

Валерий как будто попытался скрыть улыбку.

— Ты многого не знаешь о своем отце…

Мне было все равно. Я пожал плечами.

— Но это не все печальные новости Верния. Август сослал Овидия.

— За что? — с ужасом спросил я. Эта новость опечалила меня много сильнее, чем кончина отца. Ссылка — тяжкое наказание, и Овидий будет несчастен где угодно вне Рима. — В чем его преступление?

— В стихах, разумеется. В конце концов, Август — поборник нравственности. — Эмилий снова криво усмехнулся, но на сей раз это относилось не ко мне и моему предполагаемому неведению. — Руководство Овидия, как наставить супругу рога, вызвало неудовольствие императора. Еще он отправил в изгнание Юлию за супружескую неверность. Только подумай, собственную внучку! Ее мать в изгнании уже десять лет за ту же провинность: что не приберегала блаженство у своего священного алтаря для одного лишь супруга.

— Но… — Я был в замешательстве. — Ведь эти элегии появились по меньшей мере девять лет назад!

— Восемь, — отозвался Валерий. — Но Август, по всей видимости, прочел их лишь недавно. Он, наверное, сильно разгневался, потому что также издал приказ о казни

Остальная часть свитка уничтожена. Текст продолжается на следующем, третьем свитке.

Свиток III

ФРАГМЕНТ

1

но Прокулея только печально улыбнулась и покачала головой.

— Я не совсем понимаю [около 3 сл. ] работает, — сказал Агрикола, — но Квест гениальный [2 стр. ] никогда не пытались.

Прокулея смотрела на море с задумчивостью, которую я часто видел у нее на лице. Ее глаза были странно пусты. Она вспоминает что-то? Кого-то? Или ей просто грустно? Она молча сидела на террасе, и я спросил себя, что у нее на уме. Со смерти отца

2

дороге в Рим, в памяти у меня вновь и вновь всплывало восклицание матери. С чем-то сродни страсти она вскричала:

— Он ему мстит! — Потом осеклась и отказывалась продолжать. Я не мог

3

слишком грустно читать. Помнишь, как мы у бассейна впервые читали «Любовные элегии»? Тогда мы понятия не имели, что…

Он отвернул от меня лицо. Яркий луч, упавший на его всадническое кольцо, мигнул солнечным зайчиком

4

три разговора, и вот тогда Цецина сказал мне

5

не совсем пир, поскольку приглашены были немногие. [40]

Брут был дядей Квинта, и я знал его через мать, которая брала почитать книги из его обширной библиотеки. Помимо нас с Квинтом, Брут пригласил двух своих близких друзей Куртия и Кара. Когда мы обменялись приветствиями, Брут подал знак рабу, и тот покинул покой и вскоре вернулся, но не с вином, а с пятью свитками, которые поднес нам.

40

Все участники описанной здесь литературно-политической дискуссии — друзья Овидия. Брут был его литературным агентом и издателем, и Овидий посвятил ему множество стихов в «Скорбных элегиях», «Письмах с Понта» и более ранних сборниках. Стихотворение 9 в Книге I «Любовных элегий», где любовь уподобляется военной службе, посвящено Куртию. Кар был наставником сыновей Германика, а также приобрел известность поэмой о Геркулесе. Все эти поэты существовали на периферии римской элиты, восхищались ее величием, но сами к ней не принадлежали. Сегодня их назвали бы интеллектуалами, выходцами из среднего класса.

Не успели мы посмотреть, о чем в них говорится, как Брут сказал:

— Возможно, это несколько неожиданно, но мне бы хотелось, чтобы вы все их прочли. Вино скоро подадут. Перед вами двенадцатое, самое свежее послание от нашего друга с берегов Понта — почти маленькая книга. [41] Я хочу, чтобы вы сказали, что вы [около 10 кол. ] внесли вино и устрицы, и одна из рабынь Брута Симерия взяла арфу и заиграла печальную греческую мелодию.

Брут бросил на нас с Квинтом заинтересованный взгляд.

41

Скорее всего речь идет о Книге II «Скорбных элегий», состоящей из одной-единственной элегии, но настолько длинной, что ее хватило на объем средних размеров римской книги; очевидно, первыми одиннадцатью считаются стихотворения из «Писем с Понта».

— Мне любопытно, что вы, молодежь, думаете о книге. Знаю, Квест, — теперь он уже посмеивался, — ты не слишком жалуешь поэзию, но как раз поэтому я хочу услышать твое мнение — так сказать, мнение варвара. Так что ненадолго сдержи свое отвращение. Думаю, немного сетинумского вина [42] скрасит тебе чтение. — Он махнул рабу, который наполнил мою чашу. — Это вино подходит случаю: нравится даже божественному Августу.

Он все еще смеялся, и его огромный живот колыхался от смеха. Мне же подумалось, что сейчас его веселье не совсем уместно. Что бы ни прислал Овидий из Том, сомнительно, что своими стихами он собирался вызвать бурное веселье.

42

Вино из винограда, выращенного к югу от Рима; прославилось как «любимое вино Августа».

И действительно не вызывал. Это была жалоба, последняя в длинной череде таковых. «Разве до вас мне сейчас, до стихов и книжек злосчастных? Я ведь и так из-за вас, из-за таланта погиб». [43] И так далее, и тому подобное, и не просто элегия, а целая книга.

Я едва дочитал до половины, когда Куртий, отирая слезу, отложил свой свиток.

— Он унижает свое достоинство, — объявил он. — Но в такой глуши…

— Унижает? — саркастически вмешался Брут. — Я сказал бы, что он сам нарывается на нагоняй!

43

«Скорбные элегии», Книга II, строки 1–2 [Перевод З. Морозкиной. — Примеч. пер.].