Необъяснимая история
Шрифт:
— Как давно это было, Квест, когда я впервые приехал на вашу виллу в Байях? Десять лет назад? Твой отец служил на Ильве. Помнишь глупую игрушку, которую я тебе привез?
— Да, помню. Она улетела в море. А еще я помню [2 стр. ] что отец, далеко на войне, может однажды не вернуться из какой-нибудь кампании. Была ли эта возможность на уме у Цецины? Если да… но, разумеется, такого он думать не может. Я поглядел на него, на его подбородки, которым Расимах сполна воздал должное, на обвислые щеки, которые даже более, чем у Помпея, свидетельствовали о любви вкусно поесть, и отмел эту мысль. Мне хотелось его развеселить, и хотя я знал, что он не желает о ней разговаривать, но не нашелся, что сказать, поэтому опрометчиво спросил:
— Ты видел новое янтарное ожерелье, которое привез матери из Греции дядя Овидий?
Новая буря вздохов. Бедный Цецина.
— А, да. Знаешь, твой дядя [2 кол. ] думал о моей хорошенькой Цинтии, а потом вдруг все стало, как эти блестящие мраморные плиты
13
как то, что я больше всего ненавижу в службе. Вот только никто не знает заранее, кто будет палачом, а кто…
Отец ворчливо меня прервал:
— Перестань молоть чепуху [1 кол.]
Он оглядел арену. По меньшей мере половина собравшихся на скамьях были женщины, и все они визжали, как помешанные. Я невольно поморщился. Отец
— Пусть так! — рявкнул он. — Это рабы и преступники. Император проявил большое великодушие, дав им шанс [2–3 сл. ] равным среди равных.
Внизу перед нами ретиарий убегал. Он потерял свою сеть, и у него остался только трезубец, мирмиллон [30] неумолимо его преследовал. Я отвернулся от этого зрелища, а отец все бушевал:
30
Ретиарий (retiarius) и мирмиллон (mirmillo) — два типа гладиаторов: ретиарий сражался сетью и трезубцем, используя первую, чтобы запутать своего противника, и второй, чтобы его прикончить (по команде императора). Из описываемой сцены ясно, что несчастный, потерявший свою сеть ретиарий оказался на милости мирмиллона, вооруженного мечом, длинным щитом и большим шлемом.
— Величие Рима — в битве! Наша армия…
Я перестал слушать. Когда сражались наши армии, это не был смертельный поединок на потеху плебса. Мне хотелось сказать отцу, что не моя вина, если бойне на арене я предпочитаю комедии Плавта. И что, если бы мне хотелось посмотреть спектакль, который завершится убийством, я пошел бы на трагедию Луция Семпрония. Но я придержал язык, сознавая, что только подолью масла в огонь, если скажу, что у меня на уме. Отец почти кричал, но я не обращал на него внимания. Толпа на скамьях вдруг взревела, поэтому мне не надо было даже смотреть: погоня завершилась. Краем глаза я увидел, как император поднимает кулак с опущенным вниз большим пальцем. Потом я услышал пронзительный визг, который, разумеется, почти заглушили радостный рев и аплодисменты. Надо отдать ему должное, отец перестал кричать.
— Не бойся, отец, — сказал я. — Что я обещал, я
Свиток II
1
Батон имел явное численное превосходство, а также, поскольку некогда был нашим союзником, представлял себе, как ведут войну легионы Рима. [31] Но он как будто позабыл все, чему научился. Он попытался сохранять боевой строй на всей его ширине, от [2–3 сл. ] до моря, что неизбежно его растянуло. Повернувшись к Германику, я уловил у него на лице легкую улыбку. Затем он отдал приказ наступать, и Гней Семпроний поскакал передать его распоряжения старшему центуриону первой когорты, и [3 сл. ] выступили.
31
В данном фрагменте описывается битва, состоявшаяся около 8 г. до н. э. за крепость Андетриум вблизи Салоны, столицы провинции Иллирия на побережье Адриатики. Полководец далматов Батон потерпел поражение от римской армии под командованием Тиберия (покойного императора) и Юлия Цезаря Германика, исключительно талантливого военачальника и прославленного приемного сына Тиберия. Когда позднее, 10 октября 19 г. н. э. Германик внезапно умер в Сирии, Тиберия и Ливию (равно как еще нескольких) подозревали в том, что они приказали его отравить.
Данный фрагмент представляет собой рассказ очевидца о том, как функционировала военная машина Рима, и потому требует подробного комментария.
Основным подразделением римского боевого строя была состоящая из двух центурий манипула. Три манипулы составляли когорту. В каждой центурии было от шестидесяти до семидесяти человек (на раннем этапе одна сотня) во главе с центурионом. Во время сражения главная роль отводилась примусу пилусу, или старшему центуриону, командовавшему первой центурией первой когорты.
Перед выходом на битву римские подразделения обычно выстраивались в три ряда в шахматном порядке (quincunx) длиной от одной до двух миль из трех рядов манипул, причем каждая манипула располагалась против зазора, разделяющего две манипулы предыдущего ряда.
Битва начиналась со стычек легковооруженных воинов, поддерживаемых легкой кавалерией (велитами). После первой краткой стычки кавалерия отходила в зазоры между выстроившимися манипулами и ждала в арьергарде. Затем первый ряд манипул (называемых «гастаты») выдвигался приблизительно на пятьдесят ярдов в сторону врага, переходил на бег и с расстояния приблизительно тридцати ярдов забрасывал его тяжелыми копьями (пилумами). Затем гастаты атаковали, подняв щиты и обнажив мечи. Лишившись копий и прорвав строй врага, они сражались мечами, стремясь достать незащищенные руки и ноги вражеских солдат. В этот момент готовился к наступлению второй ряд манипул (принципы). Когда гастаты уставали, то отходили в зазоры между наступающими манипулами принципов, которые, в свою очередь, набрасывались на врага.
Эти принципы набирались из самых закаленных и умелых легионеров и, как правило, истощали врага, обычно предрешая исход битвы. В противном случае в битву вступал третий ряд манипул (триарии). Они стояли на одном колене в тылу, подняв щиты и выставив копья, высматривая любую слабину в первых двух волнах атаки. В решающий момент, когда победа была уже близка, они переходили в наступление, чтобы прикончить пошатнувшиеся отряды противника, уже устрашенные зрелищем наступающих на них одна за другой волн свежих воинов. Далее, с флангов «машину» легиона поддерживала вспомогательная кавалерия и легковооруженные отряды союзников. И все под гром меди — римских боевых труб.
Функционирование этой «машины», в буквальном смысле машины убийства, легче всего представить себе при помощи рисунков, которые я попытаюсь здесь привести:
ФАЗА НАСТУПЛЕНИЯ 1
Легковооруженные велиты наступают, чтобы завязать мелкие стычки, затем отступают в зазоры между манипулами гастатов, принципов и триариев:
ФАЗА НАСТУПЛЕНИЯ 2
Расположенные в тылу центурии гастаты выходят вперед, смыкают ряды, создавая ровную линию наступления, бросают свои копья и нападают на врага с обнаженными мечами и поднятыми щитами:
ФАЗА НАСТУПЛЕНИЯ 3
Гастаты вновь размыкают строй, расходятся по своим центуриям и отступают в проемы между атакующими принципами, образуя арьергардную линию:
ФАЗА НАСТУПЛЕНИЯ 4
Как только гастаты отошли, подразделения принципов выступают вперед, чтобы образовать сходный сомкнутый строй, и атакуют. Перед врагом оказываются новые, свежие войска, не дающие ему передышки, которая возникла бы в том случае, если бы передняя линия просто повернулась и отступила, а тем, кто наступает за ними, пришлось бы ее обходить:
ФАЗА НАСТУПЛЕНИЯ 5
Когда принципы проявляют признаки усталости, они, в свою очередь, отходят в проемы между занесшими копья триариями, которые наступают, прикрывшись щитами. Уже изнуренному врагу теперь приходится сражаться с третьей волной свежих и энергичных воинов. Эта фаза обычно решает исход битвы:
ФАЗА НАСТУПЛЕНИЯ 6
Теперь триарии приканчивают еще оставшихся вражеских солдат или, если противник оказался особенно стойким, многофазовая битва начинается сызнова:
Надеюсь, схематичное отражение функционирования по большей части механической римской системы боя показывает, как точность военной машины могла вдохновить Квеста и подстегнуть его воображение на создание его главного изобретения.
Именно тогда мне пришло в голову слово, лучше всего описывающее порядок битвы легионов. С восхищением я наблюдал, как велиты скользят между манипулами первого, второго и третьего рядов, утекают, как вода, бегущая по многоканальному акведуку. Я видел, как легионеры первой волны разом бросили свои копья в переднюю линию Батона, к которой подошли так близко, что большинство пилумов попало в цель; как, последовав за своими копьями, гастаты бросились на врага, кося ошеломленных солдат Батона. Меня пронзило острое ощущение значимости того, что я видел, скрытого смысла, доступного именно мне. Я дрожал не от страха, но от своего рода душевного подъема. Грозный рев труб как будто стих, пока я смотрел на спины трубачей за третьим рядом легионеров, которые, опустившись на одно колено, выставили копья и подняли щиты. Внезапно, заслонив битву, у меня перед глазами предстало решение, которое позволило бы перенести вращательный момент на [прибл. 1/2 кол. ] вторая линия теперь отступала в зазоры между манипулами, а третья линия поднималась, смыкала ряды и нападала в пролом, бросая копья и рубя мечами ошеломленного врага. По всей видимости, люди Батона сумели выстроить крепкую оборону, так как Германик отдал приказ наступать четвертой волне, и снова все компоненты легиона заработали, как [2–3 сл. ] снова мне пришло на ум то же слово, так хорошо выражавшее [3–4 стр. ] в бой вступила вспомогательная кавалерия, и дрогнувшая, утратившая мужество армия Батона
2
когда уйдешь на пенсию? Когда это будет?
— Осенью, — ответил Луций Агрикола. — Я уже отслужил лишних три года.
— И где бы тебе хотелось получить землю? [32]
Он тряхнул головой.
— Мне не нужна ферма. Я хочу купить мастерскую, чтобы не бросать ремесло.
— В Риме?
— Нет, в Лугдуне, наверное. Мне там нравится. Там новый амфитеатр, полно таверн и не так тесно. Никаких тебе трехэтажных домов и улочек, таких узких, что, если, став в середине, развести руки, можно коснуться стен.
32
Ветераны римской армии получали земельные наделы и становились фермерами. Когда вся земля в Италии была занята, их стали селить в провинциях, в основном вокруг постоянных военных баз, таких как Лугдун (сегодняшний Лион), который и выбрал Агрикола.
Я замолчал и стал смотреть, как он сноровисто чинит пластинчатый доспех. [33] Он принадлежал легионеру, чье имя, насколько я видел, было написано на внутренней стороне дожидавшегося своей очереди щита. [34] Там говорилось: «Плат из центурии Галоблада».
Сам Плат, жуя сухарь, [35] сидел на валуне рядом с горой ядер, ждавших онагров. [36] Я его знал. Он был старым солдатом, и ему тоже, по всей видимости, оставалось уже недолго до пенсии. Без сомнения, принцип, и, судя по сильно поврежденному снаряжению, бесстрашный воин. Один из солдат Батона почти надвое разрубил его щит боевым топором.
33
Пластинчатый доспех, или лорика сегментата (lorica segmentata), изготавливался из горизонтальных стальных пластин, нашитых на кожаную основу. Этот тип доспехов был на вооружении при первых императорах.
34
Таким способом легионеры обычно помечали свое личное снаряжение, чтобы случайно его не лишиться.
35
Основной компонент солдатского полевого рациона, сухари (buccelata) походили на то, что позднее станет известно на флоте как галеты.
36
Главным орудием тяжелой артиллерии римской армии, остававшимся на вооружении вплоть до средних веков, был онагр — катапульта массой приблизительно в две тонны, способная метать камни или свинцовые ядра на расстояние около четырехсот ярдов. Обслуживали ее девять человек: по четыре с каждой стороны, плюс катапультчик. Когда катапульта была заряжена и наведена на цель, катапультчик молотом выбивал затвор, отпускавший шест, в результате чего вылетало ядро. Обычно на каждые десять когорт легиона имелось по одной такой катапульте. Хотя использовались также более легкие катапульты (скорпионы) и более тяжелые (баллисты), онагр оставался стандартным вооружением. Камень, попавший в бочку с зажигательной жидкостью, был, вероятно, пущен из легкого скорпиона, а не из средней катапульты, как ошибочно решил Квест. Маловероятно, что у массивного онагра мог быть такой точный прицел.
Луций Агрикола как раз заменял погнутые металлические пластины нагрудной части новенькими, ловко прикрепляя их к кожаной основе и постукивая молоточком по наковальне, чтобы закрепить клепки. Приятно было смотреть, как спорится у него работа.
— Значит, Рим тебе не нравится? — спросил я.
Агрикола покачал головой. Обеими руками подняв починенный доспех, он кивком подозвал Плата. Когда старый солдат встал — и распрямился, поднимаясь все выше и выше, — то оказался настоящим великаном. Агрикола помог ему надеть доспех и завязал по бокам шнурки.
— А будь у тебя постоянная работа и плата лучше, чем ты мог бы найти в Лугдуне, ты согласился бы жить в Риме?
— Пусть мне хорошенько приплатят, чтобы я выносил вонь Рима.
— А как насчет Байи? Это не совсем Рим. Городок для отдыха у моря. У нас там вилла.
Облаченный в доспехи Плат вернулся на свой валун. Подобрав щит, Агрикола нахмурился из-под кустистых бровей на чисто выбритом, как у сенатора, лице.
— Пусть тебе выдадут новый, Плат, — сказал он. — Я мог бы его залатать, но не поспею в срок. Германик дольше мешкать не станет.