Необыкновенные москвичи
Шрифт:
— Маша? — спросил он.
— Я и есть, — запнувшись, ответила девушка.
Она машинально потянулась к косынке, чтобы поправить ее, но, поймав себя на этом желании, поспешно опустила руки.
— Как? — прошептал Горбунов и задвигал локтями, стараясь приподняться.
— Лежите, лежите, — сказала Маша.
— Как же? Как? — спрашивал старший лейтенант. Он был очень слаб и поэтому не мог совладать со своим волнением. Жестковатый рот его кривился.
— Вот, приехала... — сказала Рыжова.
— А я... я не знал... — Горбунов
— Как это... я не знал? — повторил Горбунов, бессмысленно двигая руками по одеялу.
— Тише... Вам нельзя, — сказала Маша. Но словно кто-то шепнул ее душе «можно», отвечая тому, что слышалось в голосе Горбунова, было написано на его красном от жара лице.
— Давно... приехали? — спросил старший лейтенант.
— Три дня уже, — ответила Маша, порозовев от непонятной неловкости.
— Поправились... значит?
— Отлежалась, — сказала девушка.
Горбунов громко всхлипнул и поморщился. Он чувствовал себя растроганным до такой степени, что это было похоже на страдание.
— Отлежалась, — прошептал старший лейтенант.
«Он плачет», — подумала Рыжова, пораженная силой чувства, обращенного на нее. Взволнованная, она опустила лицо.
— Маша! — тихо позвал Горбунов.
— Что вам? — спросила она так же шепотом, снова сев на пол.
— Дайте руку, — попросил он.
— Зачем? — сказала Маша.
Она пододвинулась и протянула руку ребром, как для пожатия. Горбунов взял ее пальцы, и они сложились податливым кулачком в его ладони.
— А я... не знал, что вы здесь, — опять повторил он, словно это и было самым важным.
— Да, — сказала девушка.
— А вы уже... третий день здесь...
Горбунов не говорил ей о счастье, которое испытывал, не потому, что робел или стыдился. Но счастье его было таким полным, что казалось естественно разумеющимся.
— Я так и думал... что вы приедете, — продолжал Горбунов. Он моргнул, стряхнув с ресниц слезу, покатившуюся по огненной щеке.
— Думали... — сказала девушка.
— Я ждал вас...
— Да, — прошептала Маша. Лицо ее опять посуровело; на виске возле самой косынки заметно проступила под кожей синеватая жилка, как от физического напряжения.
«Что это со мной? — удивлялась Маша. — Почему я так волнуюсь?..»
Она внимательно посмотрела на старшего лейтенанта и как будто не узнала его. На Горбунове была чистая, почти не смятая сорочка, из-под отложного воротника которой виднелся узкий треугольник розовой шеи. И Маша почувствовала в этом что-то очень домашнее, доверчивое, юношеское.
— Я... я так ждал
— Да, — сказала девушка.
«Скверная я... ой, скверная!» — подумала она, упрекая себя в недавнем покое сердца, представлявшемся ей теперь таким эгоистическим.
За дверью раздались голоса, потом кто-то пробежал по коридору. Маша ничего не слышала. Она ощущала на руке горячую ладонь Горбунова; ей было смутно и немного страшно...
Прошла минута, не больше, и как будто не стало комнаты, где она сидела, расширившейся до невидимых пределов. Желтый кружок света от лампы быстро расплылся, замерцал стакан воды на столе, шприц загорелся, как звезда в облаке ваты. Сияние, наполнявшее воздух, становилось все ярче, и бесчисленные теплые лучи потянулись к девушке, растопляя ее нежность.
«Я пропала, — мелькнуло в голове Маши. — Пропала навсегда!» — подумала она с радостью и облегчением от невозможности что-либо изменить.
— Вы сердитесь? — словно издалека прозвучал голос Горбунова.
— Что? — не поняла она.
— Сердитесь на меня?
— Нет, — сказала Маша. «Что он говорит?» — удивилась она и нахмурилась.
— Я вижу, что сердитесь, — сказал Горбунов.
Маша покачала головой и рассеянно улыбнулась...
Потом тихонько высвободила свои пальцы...
Внезапно Горбунов почувствовал резкую боль. Он замолчал, прислушиваясь, но не смог сразу определить, где именно она родилась. Что-то, пока неизвестное, происходило в его теле, уже как будто не принадлежавшем ему. И сознание полной зависимости от того, что, помимо его воли, сейчас совершалось в нем, встревожило Горбунова. Он посмотрел на свои руки, еще раз удостоверившись таким образом в их существовании. Затем пошевелил ступнями и, хотя боль усилилась от движения, испытал ни с чем не сравнимое ощущение — ноги его были целы.
— Вот... придется поваляться... немного, — проговорил Горбунов. Он хотел узнать, куда и как его ранило, но не решался прямо спросить об этом.
— Ничего, — сказала Маша, — ничего опасного. — Замечание Горбунова вернуло ее к действительности, но теперь она не сомневалась в том, что все обойдется благополучно. Как и многие очень молодые люди, Маша, вопреки очевидности, не могла поверить в возможность этого бессмысленного несчастья. Оно казалось невозможным просто потому, что было бы сейчас несправедливым.
— Нас сразу... не возьмешь, — сказал старший лейтенант, глядя на девушку испытующими глазами.
— Это точно, — ласково подтвердила она и встала на колени, чтобы поправить подушку.
— Придется... недельку-другую полежать, — проговорил Горбунов. Лицо Маши, наклоненное над ним, было совсем близко, но глаза ее смотрели мимо.
— Может, и больше, — сказала девушка, — там видно будет...
— Ну месяц... — Горбунов ловил взглядом выражение глаз Маши, возившейся теперь со сползшим на сторону одеялом.