Необыкновенные москвичи

Березко Георгий Сергеевич

— Маша? — спросил он.

— Я и есть, — запнувшись, ответила девушка.

Она машинально потянулась к косынке, чтобы поправить ее, но, поймав себя на этом желании, поспешно опустила руки.

— Как? — прошептал Горбунов и задвигал локтями, стараясь приподняться.

— Лежите, лежите, — сказала Маша.

— Как же? Как? — спрашивал старший лейтенант. Он был очень слаб и поэтому не мог совладать со своим волнением. Жестковатый рот его кривился.

— Вот, приехала... — сказала Рыжова.

— А я... я не знал... — Горбунов

закрыл на секунду глаза и вновь поднял веки. Он видел Машу, ее овальное личико, небольшой рот с полными губами, утиный носик, видел глаза, устремленные на него, — они показались Горбунову ярче и больше, так как Маша похудела. Он видел ее со всеми достоинствами, какими наделила девушку его пристрастная память о ней, со всем тем, что, быть может, осталось неизвестным для других.

— Как это... я не знал? — повторил Горбунов, бессмысленно двигая руками по одеялу.

— Тише... Вам нельзя, — сказала Маша. Но словно кто-то шепнул ее душе «можно», отвечая тому, что слышалось в голосе Горбунова, было написано на его красном от жара лице.

— Давно... приехали? — спросил старший лейтенант.

— Три дня уже, — ответила Маша, порозовев от непонятной неловкости.

— Поправились... значит?

— Отлежалась, — сказала девушка.

Горбунов громко всхлипнул и поморщился. Он чувствовал себя растроганным до такой степени, что это было похоже на страдание.

— Отлежалась, — прошептал старший лейтенант.

«Он плачет», — подумала Рыжова, пораженная силой чувства, обращенного на нее. Взволнованная, она опустила лицо.

— Маша! — тихо позвал Горбунов.

— Что вам? — спросила она так же шепотом, снова сев на пол.

— Дайте руку, — попросил он.

— Зачем? — сказала Маша.

Она пододвинулась и протянула руку ребром, как для пожатия. Горбунов взял ее пальцы, и они сложились податливым кулачком в его ладони.

— А я... не знал, что вы здесь, — опять повторил он, словно это и было самым важным.

— Да, — сказала девушка.

— А вы уже... третий день здесь...

Горбунов не говорил ей о счастье, которое испытывал, не потому, что робел или стыдился. Но счастье его было таким полным, что казалось естественно разумеющимся.

— Я так и думал... что вы приедете, — продолжал Горбунов. Он моргнул, стряхнув с ресниц слезу, покатившуюся по огненной щеке.

— Думали... — сказала девушка.

— Я ждал вас...

— Да, — прошептала Маша. Лицо ее опять посуровело; на виске возле самой косынки заметно проступила под кожей синеватая жилка, как от физического напряжения.

«Что это со мной? — удивлялась Маша. — Почему я так волнуюсь?..»

Она внимательно посмотрела на старшего лейтенанта и как будто не узнала его. На Горбунове была чистая, почти не смятая сорочка, из-под отложного воротника которой виднелся узкий треугольник розовой шеи. И Маша почувствовала в этом что-то очень домашнее, доверчивое, юношеское.

— Я... я так ждал вас... — повторил старший лейтенант.

— Да, — сказала девушка.

«Скверная я... ой, скверная!» — подумала она, упрекая себя в недавнем покое сердца, представлявшемся ей теперь таким эгоистическим.

За дверью раздались голоса, потом кто-то пробежал по коридору. Маша ничего не слышала. Она ощущала на руке горячую ладонь Горбунова; ей было смутно и немного страшно...

Прошла минута, не больше, и как будто не стало комнаты, где она сидела, расширившейся до невидимых пределов. Желтый кружок света от лампы быстро расплылся, замерцал стакан воды на столе, шприц загорелся, как звезда в облаке ваты. Сияние, наполнявшее воздух, становилось все ярче, и бесчисленные теплые лучи потянулись к девушке, растопляя ее нежность.

«Я пропала, — мелькнуло в голове Маши. — Пропала навсегда!» — подумала она с радостью и облегчением от невозможности что-либо изменить.

— Вы сердитесь? — словно издалека прозвучал голос Горбунова.

— Что? — не поняла она.

— Сердитесь на меня?

— Нет, — сказала Маша. «Что он говорит?» — удивилась она и нахмурилась.

— Я вижу, что сердитесь, — сказал Горбунов.

Маша покачала головой и рассеянно улыбнулась...

Потом тихонько высвободила свои пальцы...

Внезапно Горбунов почувствовал резкую боль. Он замолчал, прислушиваясь, но не смог сразу определить, где именно она родилась. Что-то, пока неизвестное, происходило в его теле, уже как будто не принадлежавшем ему. И сознание полной зависимости от того, что, помимо его воли, сейчас совершалось в нем, встревожило Горбунова. Он посмотрел на свои руки, еще раз удостоверившись таким образом в их существовании. Затем пошевелил ступнями и, хотя боль усилилась от движения, испытал ни с чем не сравнимое ощущение — ноги его были целы.

— Вот... придется поваляться... немного, — проговорил Горбунов. Он хотел узнать, куда и как его ранило, но не решался прямо спросить об этом.

— Ничего, — сказала Маша, — ничего опасного. — Замечание Горбунова вернуло ее к действительности, но теперь она не сомневалась в том, что все обойдется благополучно. Как и многие очень молодые люди, Маша, вопреки очевидности, не могла поверить в возможность этого бессмысленного несчастья. Оно казалось невозможным просто потому, что было бы сейчас несправедливым.

— Нас сразу... не возьмешь, — сказал старший лейтенант, глядя на девушку испытующими глазами.

— Это точно, — ласково подтвердила она и встала на колени, чтобы поправить подушку.

— Придется... недельку-другую полежать, — проговорил Горбунов. Лицо Маши, наклоненное над ним, было совсем близко, но глаза ее смотрели мимо.

— Может, и больше, — сказала девушка, — там видно будет...

— Ну месяц... — Горбунов ловил взглядом выражение глаз Маши, возившейся теперь со сползшим на сторону одеялом.