Весь свой век, если не брать во внимание один год учебы в институте, три года службы в армии и кратковременные отлучки для поездок в город, я прожил в глубинке в слиянии с природой, с полупатриархальным, мало в чем меняющимся десятилетиями укладом бытия сельщины, со многим другим, что являло моему сознанию и разуму разноликое, сокровенное естество с оттенками простодушной радости, неугнетающей грусти и желание бодрого движения… Упиваясь росяной свежестью, заздравным многозвучием околицы, березняков, полевых балок, украшенных лазоревыми цветками, я не испытывал долгих кризисов в творчестве. В упор и исподволь я наблюдал будни и праздники малой родины, душой вникал, изучал окружающий мир. Одни явления отображал в прозе, другие – в стихах, третьи – в лесных скульптурах, художественных фотографиях, рисунках. Выходили в свет мои книги. Правда, не с таким темпом, как бы мне хотелось. Ну да и за это спасибо! А еще… те или иные «сдерживающие факторы» на меня действовали не только огорчительно – они понуждали не расслабляться, а более тщательно, углубленно работать над словом. И вот сегодня из всего накопленного я собрал двухтомник стихотворений и поэм «Просёлки» и «Позаранник», под общим названием «Необжитые пространства». Молюсь и уповаю на Божью помощь. На участие добрых людей. И книги незакатным днем придут к чаянным читателям. О том же сказ вешних ветров, широко и вольно разгулявшихся в пробуждающейся донской сторонке.
Автор
На
исходе марта
2017 г.
1
Если однажды господь…
Стихи
Мне не позволят долго спать,Гулять беспечно на природе.И в зайца из ружья стрелять,Ромашки на опушке рватьИ плохо думать о народе.И если чем-то я стесненИ к цели медленно шагаю,Они даруют мне уклон —И я легко бегу… взлетаю!..
Слепая бабушка и розы
Розы цвели под окном у старушки слепой,Каждое утро, проснувшись, она подходилаИ, приткнувшись к стеклу седой головой,Пенье беззвучное слушала и шептала: «Как мило…»Пение их понимала она, было знакомо до нотки,Солнцу улыбку даря, они говорили: «Твой сонСветел и розов, и хоть он короткий,Но знаменует, что жизни тих и ровен уклон.Что снег запорошит калитку, наличники окон,Картинку покажет: глядеть – как в раю побывать!Будет Господь караулить Всевидящим ОкомИ никого в твою душу, в жилище твое не впускать.Хлеба Он даст, и воды, и приятные сумеркиС праздничным звоном сверчков под лежанкой твоей.А домовой будет в ночь перекладывать сумки,Но не уйдет с чердака, чтоб блукать средь полей».…Розы все пели. И бабушка тож улыбалась,Верила им, как верят ребенку всегда.Себя она помнила юной и очень счастливой казалась,И куда-то бесследно пропали накопленные года.Забылось… и вспомнилось, словно отрезало тотчасКаким-то не имеющим объяснения жестом. ОнаБосая. Подросток. К ней мать обращается: «Дочка,Послушай, родимая, отца загубила война.Мне тоже дорога без обратного возвращения.Останешься ты. Как же сможешь, незрячая, жить?»И заплакала: «Родилась ты на свет для мучений,И никто тебя больше не будет так сильно любить».«Ты не горюй, – как могла, утешила девочка маму, —Милостив Бог, обрету я хороших друзей».Мать потом умерла, закопали в глубокую яму,И сиротка судьбу попросила, чтоб била больней.Шла с кладбища она. Вот проулок, калитка, подворье,Не направилась в хату, лопату взяла, стала рытьВ палисаднике. Розы она посадила. И гореПритушилось (оно ведь способно вконец загубить!).Притомилась старушка от мыслей, истекших нежданно,Возвернулась к постели. На тумбочке кружка с водойИ лекарства в таблетках, в пузырьках здесь лежали,Неохотно потрогала чуть трясущейся слабой рукой.Но не выбрав из них, чтоб сейчас подходило вернее,Прилегла. И опять в забытье кто-то тайный увлек.Интернат инвалидов. Душою она стала зрелой.Институт… Потом в школе вела по природе урок.Намечалась с коллегой любовь. Но как-то свернулось,Сбилось с тропки, на том и амур незаметно исчез.В материнской избушке забилась она и замкнулась,Возраст в тишь поманил, как нас манит по осени лес.Век она прожила, одиночество ее не смущало,Не тяготило, ведь мир наполнен вокруг,Нет конца в нем, а значит, и нет в нем начала,Светит небо, и дышат деревья и луг.А цветы… Лишь наутро лучи объявились,Дали знать о себе, о предназначенье своем.Без тревоги подумала: «Я бы с ними простилась,Да боюсь, что не встану с кровати ни сейчас, ни потом».Но она поднялась, пособил ей неведомый некто,Он и раньше от нее не отдалялся далеко.Кто он? Ангел-хранитель? Дух воли и лета?Или времени бег, что извечною силой влеком?Пред окном она как пред иконою встала,Помолясь, замерла в предвкушенье ручьистых речей.Но безмолвие было, ни звука не услыхала…Разве кто-то другой роднее теперь для цветов?!А назавтра ее хоронили всем притихшим поселком,Легкий гроб понесли ученицы из пятого «а»,И розы лежали до кладбища, как раскаленные осколки,И мраморная без надписи плита ждала у креста.
«Жене здоровья пожелал…»
Жене здоровья пожелал —Себе я жизнь продлил.Копейку нищему подал —Себе я жизнь продлил.Погладил блудного кота —Себе я жизнь продлил.Сказал калине: «Красота!» —Себе я жизнь продлил.Пить отказался «на троих» —Себе я жизнь продлил.И этот написал я стих —Себе я жизнь продлил.О, выдался денек пригож!Услышал сверху Глас:«Деньков подобных, как сейчас,Ты много проживешь!»
«Париж и Рим мне незнакомы…»
Париж и Рим мне незнакомы,И мне не снился Вашингтон.Свой край не покидал исконный,Деревню, материнский дом.И мраморных мне изваяний,И полыхающих огнейДороже в тучах колыханьеОкольных древних тополей,И сокровенная тропинкаПод сенью их ведет туда,Где в чашечке цветка росинкойМерцает поздняя звезда.Она сронилась перед утром,Как весть о святости земли,Что сохранила неба мудрость,Сыновние следы мои.
«Даст бог…»
Старик (он мой ровесник,За семьдесят уже):«Мне ныне не до песен,Тревожно на душе.Вот сторожем работаюУ богача пять лет.Придумать плоше что-то…Аль знаешь ты, поэт?Нам со старухой пенсииХватало бы. Да сын…Ему ох как невесело!А он ведь семьянин,Живет давненько в городе,Ютится в чужаках.Сказать, достойно вроде бы.И не был в дураках,Два высших, он учитель,И врач его жена.У них мальчонки ВитяИ Боря. Чья вина,Что нет жилья родного?А обещал… Видать,Хозяина другогоНам надо избирать.А вдруг и новый будетГресть под себя? Народ…О нем тотчас забудет:Живи как сможешь, сброд!Поэтому работаюИ деньги сыну шлю.Даст бог в квартиру новуюС семьей войдет свою.Тогда бы мне и бабкеО чем еще жалеть!На крытой тканью лавкеПокойно умереть».
«Мама, вот и я…»
Молчат рубахи, и носки,И сапоги из прорезины.Зажата удочка в тискиКладовки, пахнущей бензином.Ее почти что не видатьСреди различных инструментов.Сюда заглядывает матьКак бы с притворным намереньем,И вдруг озябливо замрет,Пошевелиться нету силы:А может, родненький придет,В час святый встанет из могилыИ скажет: «Мама, вот и я,Готовь мне справу на рыбалку,Приметил в омуте сома —Не оглушить его и палкой!Его я выманю из тьмыДомашней духовитой коркойИ на крючок возьму… Смотри,Скажу, какой он гордый,Царь Бузулука, щуки враг,Любитель в роднике плескаться.Я для него всего чудак,С ним не способен я тягаться —Так он прикинул. Но ужеНатянута до звона жилка.Теперь он для меня мишень.И скоро, скоро моя вилкаОбжаренный кусок возьмет.О, нет вкусней на свете с'oма!..»Мать ходит сутки напролетВ осиротевшем темном доме,И каждый шаг ее и вздохНа сердце болью отдается.И дом как будто бы усох,В окошке солнце не смеется.Молчат рубахи, и носки,И сапоги из прорезины,Зажата удочка в тискиКладовки, пахнущей бензином.
«В жилье питайся хлебом, колбасой…»
В жилье питайся хлебом, колбасой,Пей водку и с супругою ругайся,Коли, к несчастью, ты не холостой,Но тут уж сам, как сможешь, разбирайся.Упор же основной задумки сейНа то, чтобы не стал ты домоседом,Власами не оброс, как лиходей,Округе насылая ночью беды.Чтобы уют не превратил тебяВ скота, оплывшего вонючим жиром,Тетрадку в пухлых пальцах теребя,Дал заключенье: «Я стою над миром!»Зад оторви от кресла, распахниДверь, плесенью обметанную толсто,На воле вольной волюшки вдохниЗаместо горько-ветреного тоста.И ты среди деревьев и травыВоскреснешь… Словно вновь родился!Сползет венок лавровый с головыБесшумно, как и, впрочем, появился.И ты осмыслишь далее, как жить,Какой идти дорогой, чем заняться.И истинным поэтом коль не быть,То сущим человеком оставаться.Вот так чуть-чуть переиначил яНекрасова непраздничные строки.Словами ведь он не сорил зазря,Когда о русских гневался пороках.
Некрещеный
Хоронили Алешина другаМихаила – за тридцать ему.И опять секанула вьюгаБольно по сердцу моему.А стояло погожее лето,Цвел бессмертник, дымился шалфей.И о радости пела куплетыПтаха средь наклоненных ветвей.Не понять ей людские страданья,Укорять я ее не берусь.Может, тоже спытала прощаньеИ безмерную хладную грусть,И над сникнувшим плакала птенчиком,И гнездо покидала не раз —Приносила румяное семечко…Но ледышкой тускменился глаз.Все похоже. Но в измеренияхРазных. Воля тут, стало быть,Бога. От горя мать серая,Шепчет: «Мог бы еще пожить,Да проклятая водочка… сношенка…Что ж о том теперь говорить!»Гроб зарыли, смиренно, негромкоПоминать удалилися, питьМужики, и дети, и бабыВ «Старый Замок» – такое кафе.И за ними последовал я бы,Если б смысл не открылся в грехе.Михаила ведь не отпевали,Некрещеным он рос и жил.А причину сельчане знали —Мать его всяк судил да рядил.Коммунист она и заветамИльича непреклонно верна.Михаил нарушал запреты,Отклоняясь порой от вина,Посещал тихомолком церковь.С ним ходил Алексей – мой сын,Он крещеный, с Иисусом в сердце,Другу он говорил: «Не одинТы на свете…» Теперь вотОба «там». Но по разным местам.А возможно… Душою он верилВ Бога, Мишка. Ему я воздамНа могиле молитвою светлой.Вон как сталось… Был холмик готов,И дождинки запели приветноНа чарующих сто голосов!
«Смысл жизни не в вине…»
Смысл жизни не в вине?Зачем же оно льется,И сердце громче бьется,И ты уж на коне!И как лихой ездок,В бока вонзаешь шпоры,Перед тобой просторы,И твой маршрут далек.Куда он приведет?К удаче? Или плахе?…Пуста бутылка. Птаха,На счастье, не поет.Ты позабыл о нейИ не кормил пять дней,И вот теперь онаУже и не она…
