Пред ликом чистого листа,Пред ликом Светлого ХристаЯ жизнь провел в уединенье,Не покидало вдохновеньеВ суровом бытие моем,Я страстью был одной влеком —В строке молитвенной воспеть,Восславить равно жизнь и смерть.Я скудость хлеба и жильяНе отвергал, как и земля, —И ропот, и огонь грозы,И зной в полдневные часы,И хмарь предзимняя – в упор,Поземки придорожный сор.Стихии жесткие природыМой разум не смущали сроду,Я на сближенье к ним шагал,Как божий дар их принимал.Я возвращался в угол свой,Покойной представал душойПред ликом чистого листа,Пред ликом Светлого Христа.
Я в город мчусь в вагоне
He принимаю я душою город,Недужное обличие в дыму,Вконец
же поутратив свою гордость,Я умирать притопаю к нему.Не оттого, что будет там могилаНаряднее, в ряду крутых персон.Я живописные утрачу силы,Возобладает медленный уклонНевольный – больше сельщине не нуженТворец куплетов складных! «Не маячь,Как вяз сухой, уйди с дороги, друже,Уж так и быть, дадим тебе калачИз новой ржи, фуражку нахлобучимНа голый череп, подтолкнем – прощай!Нам самогонку пить гораздо лучше,Чем лепестковый безобидный чай!»Мне прочитают проповедь сурово,Без скидок – ибо сам я коренной —Те люди, кто не видели корову,Не просыпались с раннею зарей.Приспособленцы – таково их имя,Сброд всякий из неведомых краев,Губители земли и речек синихИ алчные грабители даровДонскoй природы. Ратовать? Бороться?Вовек поэт не отступал. И страхЕму неведом. Но в стране поется,Звучит иная песня на устах.Она о чем? Она – рычанье, стоныИ вопли замогильные! Ей-ей!И вот уже я в город мчусь в вагонеСредь опустевших, брошенных полей,На встречу не надеясь с малой родиной.Да и она не думает о том.А были, были мы когда-то гордыеИ дорожили хлебом и стихом.Колеса, будто кости перемалывают,И кажется, расколется окно,И родина, та кровная, та малая,Влетит, чтоб быть со мною заодно.
«Уж лишний раз из стен не вылезаю…»
Уж лишний раз из стен не вылезаю,В окошко выгляну – и тем доволен я.Пишу стихи, скульптуры вырезаю.Кота поглажу. Пушкина читаю.Жене скажу притворно: «Болен я».Тем самым ей я нанесу обиду.«Ну ладно…» – соглашаюсь. И в рассеянностиНапяливаю треух и зимнее пальто.И выхожу. А с неба летний дождик сеет,Земля парит, духмяное теплоСтруится ощутимо и блаженно.Из-под стрехи выглядывает воробей,Во взоре глаз – смородинки две нежные —Мне пожеланье, чтоб я был храбрей.Чтоб в темь не забивался, не смущалсяСвоей нескладности и бледности лица.Чтоб с одиночеством больным рассталсяИ в духоте жилья не ожидал конца.Философ-воробей, собрат потешный, равный,И я ведь, как и он, непризнанный певецИ колгочусь впотьмах неведомом бесславье,Для тонуса заваривая в чугунке чабрец.Конечно, я треух, пальто в чулане сброшу,А валенки швырну под самый потолок —Пусть срок свой знают, ждут свою порошу.Затем с крыльца подростком в лужу – скок.Я с этих самых пор не стану жить укромно,На пару с воробьем перепоем синиц!
«Над своими стихами я плачу…»
Над своими стихами я плачу,До чего докатился вконец?!И тетрадки жена мои прячет.«Че ты, ей-богу, отец?!».Успокоить пытается кротко,Без былого замаха: чудак!Недопитую спрятавши водку,Поднеся вместо стопки кулак.«Че ты… Все ведь сложилось отрадно,Дочка хвалится, ей хорошоТам живется в Волгограде,А нам больше не надо ниче».Гладит лысину легкой рукою,А рука выдает – чуть дрожит,И супруга своею слезоюМою горькую душу кропит.И невольно я сам затихаю,Глажу руку ее: «Не грусти,Над своими не буду стихамиПлакать впредь. Дорогая, прости».
«Не животного происхождения…»
Не животного происхожденияЗвуки заняли простор.За видением виденьеЛовит всполошенный взор.Это подлое железо,Крови жаждуя и зла,В мир благополучья лезет,В благонравные дела,Изрыгает огонь нещадный,Убивая и казня.Вон по всей России ладанИ черным-черна заря.Нет спасенья в веке оном,В веке, что почат во мгле.Оглушен железным громом,Жмусь к заступнице-земле.И взываю к ее силам,К мудрым, вышенным ключам,Чтобы кровь печали смылаИ утерла рушником.
Старый поэт
Жена моим стенаниям поверит,Подсунет корвалол, с цикорием бокалИ, взором недоверчивым измерив,Вздохнет протяжно. Выйдет. И за дверьюОбронит: «Видно, от стихов устал».Прозорливость ее феноменальна,Хотя с окраской явно бытовой.В ответ я усмехнулся: «Гениально,И простодушно сколь, столь и банально,И все ж таки дарован мне покой.И полная свобода моих действий,Забав капризных, старческих притворств,От коих уж мне никуда не деться…».Таблетки под матрац сую, как в детстве,И выхожу украдкою во двор.И далее ведомый неведеньем…Вот я уже на улице. Вот яИду не там, где люди… сжат стесненьем,Вплотную прилипаю боком к стенке,Как будто не одна у нас земля.Я поделил ее на половинки:Тех много – им простора до небес,А мне же кирпичи (они как льдинки!)Щекою ощущать, топтать былинки —Я в сани не в свои когда-то влез!Мне слышится похлеще: «Боже правый,Да кто он есть? Какой-то странный дедТаким макаром добывает славу?А разве нету на него управы?» —«Коли бродяжничает, то значит, нет!».С тем и закончилась моя прогулка —Я потерял сознанье, у стеныЛежал… пришел в себя. И кто-то гулкоСказал: «Ну-к, подкрепися булкой,Ты не один пропащий у страны».Я подкрепился, на ноги поднялся,Прикинул, где я, и пошел домой.И без обиды тихо я смеялся,Что, слава богу, снова жив осталсяИ никакой покамест не герой.
«Охолонуться в ранней свежести…»
Охолонуться в ранней свежести,Как возвернуться снова в юность,К той беззаботной безмятежности,К мечтаниям, наивным, лунным.Ах, примитивность скоротечная,Была бы ты не столь чудесной,То не прославили б навечноТебя Кольцов, Есенин в песнях.Да вот и я… в душе как щекотно,Забытая моя улыбка!Открылась маленькая щелка,А в ней все призрачно и зыбко.Как будто видение ложноИ не было ему начала.Мое дыханье осторожно,Стою, заплесканный лучами,Они струятся по сединамИ по ладоням лепестково.Хотя бы жизни середина!Хотя бы стертая подкова!Нет, тоже я недокричался,И время вспять не повернулось.С мгновенным бликом повстречался —Неведомая песня – юность.А свежесть утренняя степлилась,И горизонт запачкан маревом.Уж нет таинственного трепета,Есть бытия реальность маркая.
«Нe по желанию и не по прихоти…»
Не по желанию и не по прихоти,По воле, что неведома уму,Когда до облаков уже не прыгаюИ поцелуй воздушный никомуНе посылаю легкою ладонью,Рядами не искусственных зубовНе ослепляю… сердце нежно звонит,Воистину, весь мир обнять готовИ дифирамб пропеть, как юный Пушкин,И совершить еще сто мелочей,Не ради славы, ради хохмы скушатьПяток-десяток дождевых червей.Такое вот находит наваждение.Препятствовать ему и помешать?А если это чувств омоложениеИ надобно в сей миг душою внять?Увы, ушла, уехала, растаяла,Под корень израсходовалась жизнь.То ль журавлиная, то ль волчья стая…То ль неподвластна взору даль, то ль – близь.Покойно обтекают струи свежестиМое жилье, крапивы островок.Нет признаков ненастья и невежества,Коль устье есть, то значит, есть исток.
«Все прошло, и все минуло…»
Все прошло, и все минуло,Напрочь кануло все!Ну а что… что же именно?И твое? И мое?Может, годы неровные,Как проселок? И хлад?А по стеклам, по кровле —Поздний праздничный град.Приютила сторожкаНе на час, навсегда.С диким луком картошка,Из баклужи вода.Дров сухих полыханье.У земли на краю.И на сене шептанье,Как шуршанье: «Люблю…».
«Летний благовест иль вьюга…»
Летний благовест иль вьюга,В час дневной и даже ночьюНаблюдаем друг за другомС подозрением и желчью.Что-то треснуло, упало,Наизнанку подвернулось.И уже лицо с оскалом,А язык опасней жала.Все тотчас перевернулосьИ обрушилось камнями(Нету той минуты гаже!)Не на долы за холмами,А на головы на наши!Я затылок глажу: больно!Ты затылок гладишь: ужас!– Сколько грязи!– Сколько моли!А от слез большая лужа,Порастраченных в горячке,В возбужденье обреченном.От стыда лицо я прячу.Ты вздыхаешь облегченно.