Неоновый дневник
Шрифт:
— Спасибо, что довел.
Он долго держит меня в своих объятиях, и тогда я поднимаю лицо и встречаюсь с ним взглядом. Ему не нужно ничего говорить, я и так все вижу. Он убирает с моего лица мокрую от снега прядь волос и целует меня — сначала осторожно, а потом… Мы ныряем в темноту подъезда:
— Долго же ты ждал.
— Да.
Я расстегиваю свой пуховик, беру его руку и засовываю ее себе под свитер — сердце на секунду замирает от того, какие холодные у него пальцы. Он сжимает мою грудь, продолжая целовать меня, и тогда я расстегиваю его куртку, онемевшими от мороза
— Что ты делаешь?
— А ты как думаешь?
Я хочу его, хочу прямо здесь и сейчас. Внутри меня растет желание — спящий дракон открывает глаза, разворачивая свои кольца, скребет когтями изнутри. Я слышу шорох его чешуи. А может, это их шепот? Они вернулись, и теперь у меня нет выбора. Сука.
— Что ты сказала?
— Ничего.
Сейчас он увидит меня настоящую. Ему это не понравится, но теперь поздно поворачивать назад — я уже не могу остановиться. Я хочу, чтобы он выебал меня прямо здесь — на темной площадке между этажами, почему нет? Наверно, он не так себе представлял секс со мной, но мне похуй. Я скидываю свой пуховик на перила, поворачиваюсь к нему спиной, спускаю джинсы и трусы, прижимаясь задницей к твердой выпуклости на его джинсах:
— Давай, чего ты ждешь?
— Сейчас, сейчас…
Я слышу звук расстегивающейся ширинки, он берет меня за бедра, и я упираюсь ладонями в стену, пытаясь удержать равновесие — меня все еще штормит. Я фокусирую взгляд на своих пальцах, и в эту секунду у меня перехватывает дыхание, сердце пропускает удар, и ужас, животный, холодный, липкий, растекается внутри меня. Он слишком пьян, чтобы понять, что происходит что-то не то, и поэтому продолжает трахать меня, пока я ловлю ртом воздух в отчаянных попытках дышать.
— Стой! Остановись!
— Что случилось?
— Все, хватит. Отвали. Отпусти меня!
Я отталкиваю его, натягиваю джинсы, подбираю с пола упавший пуховик. Леха пытается взять меня за руки:
— Что я сделал не так? Тебе было больно?
— Ты не понял? Иди на хер!
Теперь я хочу только одного — остаться одна. Я хочу залезть под одеяло, накрыться им с головой и, зажмурившись, считать — один, два, три… Так я беру под контроль свой страх. Так я беру под контроль свою слабость. Никто не должен видеть меня такой. Лифт приезжает сразу же, и я жму на кнопку своего этажа:
— Что ты смотришь на меня?! Иди домой.
Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — пиздец.
***
— И тогда вы поняли, что вам нужна помощь?
— Да. Я увидела, что я не смогу справиться с этим сама. Я просто хочу, чтобы это прекратилось. Я хочу, чтобы все было, как раньше.
— А что было раньше?
Действительно, что? Я рассматриваю свои руки, пытаюсь подобрать подходящий ответ. Учеба в универе? Бесконечные вечеринки в клубах? Работа моделью? Ромка? Макс? Я думаю о том, что было в самом начале — о голосах.
— Я хочу, чтобы все было, как до того, когда я начала слышать голоса.
— То, есть вы слышите голоса? И что они вам говорят?
— Это не голоса в обычном понимании. Я просто так их называю — голоса,
— Ваши родители были слишком заняты, чтобы уделять вам достаточно внимания. Наверно, вы чувствовали, что вы им не нужны. Может, у вас были проблемы с отцом?
Как же хочется курить. То, что я пришла сюда — это ошибка. Никто не сможет меня понять, и никто не сможет мне помочь. Я закрываю глаза, и откидываюсь на спинку кресла. Я знаю, что было до голосов, но я никогда и никому не рассказывала об этом. Ну, кроме Влада…
— У меня нормальные родители. Обычные. У меня не было с ними никаких проблем, никто меня не наказывал, мне ничего не запрещали. Дело не в них, дело во мне. Просто со мной что-то не так.
— Так не бывает. Что-то случилось с вами? Когда вы начали их слышать?
Я начала слышать их в шесть лет, после того, как один взрослый человек поиграл со мной в свои взрослые игры. Поиграл, а потом сказал, что я никому не должна об этом говорить. Я знаю, что такое происходит со многими. И пока мы, маленькие девочки, молчим, эти люди продолжают жить, женятся, заводят уже своих детей, а мы остаемся один на один с этой болью. С этим осознанием того, что с тобой что-то не так. С ненавистью к себе, своему лицу, своему телу. Мы отчаянно хотим любви, но, получив желаемое, тут же все разрушаем, потому что продолжаем верить в то, что мы ее недостойны. Мы — испорченные игрушки, сломанные куклы. Нам не верят, от нас отворачиваются. Наши слова, слова ребенка против слов взрослого — просто выдумки, фантазии. Где ты услышала это слово? Кто тебя этому научил?
— Я начала мастурбировать в шесть. Я не придавала этому сексуального окраса, это был просто способ справиться с тревогой, которая возникла у меня после сексуального насилия. Многие думают, что дети быстро все забывают, но я все помню. Мое тело все помнит. Я стала трогать себя там, где он трогал меня, когда «играл» со мной. Так он это называл.
Я проглатываю горькую слюну, в носу щиплет. Может, и правда, забить на все хер, и рассказать ей? Мои демоны слишком долго скребут меня изнутри, и у меня больше нет места для шрамов. Женщина, которая должна мне помочь, молчит, и я продолжаю:
— Я трогала себя дома, в школе, на улице. Как только я начинала чувствовать тревогу — я засовывала руку в трусы. Другие взрослые люди — мои родители, учителя, просто отводили глаза. Они не знали, или не хотели объяснить шестилетнему ребенку, что так делать не стоит. Зато, эту тему подняли на родительском собрании, и родители других детей решили, что им не стоит дружить со мной. Я стала изгоем, надо мной смеялись, обзывали. Дети в классе объявили мне бойкот. Я, наконец, поняла, что со мной не так, и стала делать это дома, одна. Я просто не могла остановиться. Мне было противно от себя, я себя ненавидела, и обещала себе, что я перестану. Но потом что-нибудь случалось, и это был единственный способ успокоиться.