Неоновый дневник
Шрифт:
— И ваши родители знали это, но ничего не сделали? Не отвели вас к специалисту, просто не поговорили с вами?
— Нет. Они решили, что все прошло. И успокоились.
— Вы знаете, многие дети, подвергшиеся сексуализированному насилию со стороны взрослых, действительно так поступают. Да и вообще, исследовать свое тело — это нормально для ребенка. Просто ему должны объяснить, что происходит.
— Я знаю. Читала уже потом, когда выросла, литературу. Пыталась разобраться сама. Но дело не просто в мастурбации. Я всегда чувствовала себя испорченной. Знаете, комбо из стыда и чувства вины — отличная почва для
— И вы стали заводить беспорядочные связи?
— Я бы не сказала, что они беспорядочные. Это мои друзья, знакомые, однокурсники, ребята из тусовки. Я знаю этих парней, они мне нравятся. Я даже думала, что если я влюблюсь — тогда появится какой-то смысл.
— Появился?
— Нет.
— Ладно, а голоса? Что с ними?
— Я просто заглушаю их. Пью, слушаю музыку, хожу по клубам. Трахаюсь.
— И это помогает?
— Да, но ненадолго. А теперь начались панические атаки. И я не могу с этим справиться. Мне нужно, чтобы вы мне помогли. Я согласна лечь в больницу, я буду принимать лекарства. Буду делать все, что скажет доктор.
Я открываю глаза, и натыкаюсь на внимательный взгляд поверх очков:
— Я вам дам контакт своего знакомого, он занимается такими случаями, как у вас. У него экспериментальное отделение. Туда сложно попасть, но, я думаю, он вас возьмет. Скажете, что я направила. Вот.
Я беру визитку, и машинально кладу ее в карман.
— Экспериментальное отделение?
— Просто позвоните ему. Он все расскажет.
***
— Какая сегодня погода?
В ровном прямоугольнике окна — низкое небо свинцового цвета. Я высыпаю в ладонь таблетки из стаканчика, белые глотаю, не запивая, желтая отправится в раковину туалета позднее, а синяя… Их я собираю в баночки из-под красок, которые я взяла с собой. Мой лечащий врач не против того, что я рисую, даже наоборот — одна из моих работ украшает стену столовой в отделении пограничных состояний.
— Что?
— Как там, снаружи?
Камилла лежит ничком на своей кровати, уткнувшись лицом в подушку. У Камиллы клиническая депрессия, и две попытки суицида. В отличие от меня, она не принимает лекарства — ее лечат голоданием. У нас прогрессивное отделение, со мной, например, работает гипнотерапевт. Я кладу синюю капсулу в пластиковую банку и плотно закручиваю крышку — я знаю, что медсестре не придет в голову проверять мои краски.
— Хуево там. Дождь идет.
Камилла отрывает голову от подушки, и я встречаюсь взглядом с ее лихорадочно блестящими глазами.
— Я вот расскажу, что ты лекарства не пьешь. Будешь на капельнице лежать.
— Ой, Камилла, не пизди. Нахера тебе это делать?
— Ты вообще, хочешь вылечиться или нет? Пей, раз доктор тебе их назначил.
Я потрясываю баночкой, прислушиваясь к шороху перекатывающихся внутри колес — сколько их там уже? Штук пятнадцать?
— Они мне не помогают.
— Тогда зачем собираешь?
— Это мой запасной вариант.
— В смысле?
— Да забей. Шучу я. Когда выйду отсюда — толкну их кому-нибудь, а себе куплю бухла. И шоколадку.
Камилла смеется,
— Можно потише? Дайте поспать.
Таня — женщина лет сорока. Я не знаю, что с ней, потому что она почти не разговаривает, только спит. А если не спит — лежит, отвернувшись к стене, наверно, так на нее действуют таблетки. Я сама была такой же, пока не решила самовольно скорректировать план своего лечения, опытным путем выяснив, какие именно из десятка принимаемых мною колес делают из меня овоща. Хорошо, что здесь за нами не следят — два раза в день ты просто забираешь свой стаканчик с лекарствами, отстояв небольшую очередь к прорезанному в стене коридора окошку. Я зажимаю желтую таблетку в кулаке, и встаю, прихватив со столика маленький пластиковый стакан.
— Ты куда?
— Да успокойся уже, я за водой. Рисовать буду.
В туалете смываю колесо в раковину, набираю воду. Возвращаюсь обратно, открываю краски и тупо пялюсь на кусок картона, пытаясь преодолеть тошнотворную сонливость — побочный эффект от выпитых мною ранее лекарств. Время замирает, поставленное на паузу, и только белое пространство листа постепенно заполняется красками. Мой доктор будет доволен моей работой, да и вообще я — примерный пациент, хорошая девочка, и, если честно, меня все еще от этого тошнит.
***
В отличие от своих соседок по палате, я сплю достаточно чутко — снотворное каждый день отправляется в раковину или унитаз, и поэтому сейчас сквозь сон я слышу возню в коридоре. Приподнимаюсь в кровати. Разве пациентов привозят ночью? Слышу, как за закрытой дверью переговариваются медсестры:
— Что случилось?
— Парня какого-то привезли. Передоз, попытка суицида.
Ясно. Добро пожаловать на наш космический корабль. Возможны зоны турбулентности, но, в основном, полет проходит спокойно. Где там были обезьяны-космонавты? Так вот — это мы. Космический зоопарк. Цирк уродов. Утром я пытаюсь высмотреть новенького в очереди за колесами, но перед глазами мелькают только знакомые лица — в отделении не так много пациентов, человек двадцать, и я всех знаю. Иду по коридору, заглядывая в открытые двери палат, видимо, любопытство не купируется препаратами.
Он все еще спит, наверно, что-то вкололи. А может, это действие капельницы, которую я задеваю, садясь на краешек его кровати. Светлые пряди прилипли ко лбу, и я нежно отодвигаю их, открывая белую ниточку уже зажившего шрама на левой скуле. Смотрю на его руки — тонкие запястья, пальцы, которые знают каждый сантиметр моего тела. Я кладу свою ладонь поверх его, и шепчу:
— Ну, привет.
Я сижу с ним целый час, но он так и не приходит в себя. Его сосед, Евгений, болтливый мужик, который лечится тут от обострения шизофрении, подмигивает мне:
— Влюбилась, что ли?
— Женя, отъебись.
Он нервно хихикает, хватает сигареты со столика, и выскакивает в коридор. Тут же, в дверном проеме показывается голова моего лечащего доктора:
— Ты чего тут забыла?! Ну-ка, быстро дуй к себе в палату. Не надо мне тут Евгения смущать.
Я встаю и выхожу в коридор:
— А у меня к вам как раз есть вопрос. От этих лекарств, я, знаете, совсем ничего не чувствую. Ну, понимаете, в сексуальном плане.
Он опускает очки, и растерянно смотрит на меня: