Неоновый дневник

Кей Дина

Жмет руку Ивану, клубная тусовка — одна большая семья. И постель. Я смотрю на них и не знаю, что мне дальше делать. Остаться с Ромкой? Бухать дальше? Затусить с Иваном? Послать обоих и пойти поискать кого-то еще из знакомых? Я опускаю глаза и мой взгляд натыкается на руку Ивана. Из-под рукава олимпийки торчит голое запястье и мне кажется, что я вижу красную нитку шрама на нем. Я тут же вспоминаю все так, как будто это произошло пять минут назад — расходящаяся порезом нежная кожа, кровь на полотенце, на полу, на моих руках, его бледное лицо и его слова: «Ты

будешь со мной»? Я хватаю его за рукав:

— Как твоя рука?

Он легонько отталкивает меня:

— Не трогай. Все уже хорошо.

Мне становится плохо. У меня кружится голова и черные точки, звеня, заполняют пространство. Меня бросает в жар, а потом, сразу, в холод, а еще, меня тошнит. Где-то на периферии сознания грохочет музыка, мы стоим в узком коридоре, и мимо нас протискиваются люди. Их лица кажутся мне дьявольскими масками, и я думаю о том, что мои демоны выбрались наружу, и теперь они окружают меня со всех сторон. В аду ни у кого нет шансов, и, если я хочу жить, я должна выбраться отсюда. Я смотрю на Ромку, потом на Ивана, и выпаливаю:

— Знаете, что? А идите вы оба нахуй.

Разворачиваюсь и иду по коридору к танцполу, снова проталкиваюсь сквозь толпу танцующих, миную бар, и спускаюсь вниз, к выходу — обратная перемотка в ускоренном режиме. Нахуй всех и нахуй все. Я просто хочу домой, где бы он у меня сейчас ни был. Я хочу лечь в постель, накрыться с головой одеялом и скулить. Влад, трахающий сейчас какую-то очередную девчонку, Иван с его суицидальными заебами, Ромка… А еще — Макс. Макс, которого я вижу везде, куда бы я только не пошла. Макс, с которого все началось. Как же меня все это заебало. Ромка ловит меня за руку уже на выходе, у фейс-контроля:

— Да что с тобой сегодня? Что случилось? Это из-за Влада?

— Да при чем тут Влад?! Похуй на Влада. Отстань от меня. Не надо за мной идти, не надо со мной разговаривать, вообще, блять, забудь меня. Просто забудь.

Я отталкиваю его руки, отталкиваю его, и он сдается. Я выхожу на улицу, и сажусь в самую ближнюю ко входу машину, называю адрес. Водитель заводит мотор, открывается задняя дверь, и около меня плюхается на сиденье Иван.

— Решила свалить? Я с тобой.

— Иван, иди нахер. Вы меня заебали. Я хочу домой.

— Я тебя провожу. Посмотри на себя — ты же не в себе. У тебя истерика.

Машина трогается с места, и Ваня берет меня за руку. Я утыкаюсь ему в плечо лицом и тихо плачу, плачу так, как будто у меня больше нет сил не на что, кроме этих тихих подвываний. Нет сил на слова, нет сил даже просто открыть глаза. Мы выходим у подъезда, и он тащит меня в квартиру Влада. Мы стоим в темноте прихожей, он целует мое лицо, размазывая слезы по щекам. Я нахожу его губы — соленые, у кого же совсем недавно были такие же? Он раздевает меня, снимает свою олимпийку, и я вижу длинный красный шрам на его руке — от запястья, и почти до локтя. Я отталкиваю его от себя, бью его в грудь, один раз, два, еще и еще:

— Сука, Иван, какой же ты мудак! Нахуя все это было?!

Он пытается схватить меня за руки, но

я бью его по лицу, и тогда он отшатывается от меня, и я вижу его глаза — абсолютно трезвые, холодные, серые льдинки в октябре. Он рассматривает мое лицо, а потом хватает меня на руки, тащит в спальню и кидает на кровать. Быстро раздевается сам, срывает с меня джинсы, трусы, и ложится сверху, вжимая меня в простыни. Я извиваюсь под ним:

— Отъебись от меня! Отвали! Пошел на хер!

— Замолчи.

— Сука. Ненавижу.

Он знает, чего я хочу, знает, что мне нужно. Увидел это в моих глазах, я сама сказала ему это, без слов, потому что слова, которые я сейчас говорю ему… Они ничего не значат. Я обнимаю его ногами, трусь животом об его член, прижимаюсь виском к его щеке:

— Я хочу тебя.

— Я знаю.

Он трахает меня как молодой и ненасытный зверь, сильно, быстро, глубоко, бешено. Он такой и есть — озлобленный, влюбленный звереныш. Волчонок, который решил показать мне свои молочные зубки. Я вцепляюсь в его спину до ссадин и шепчу:

— Прости меня, прости меня, прости…

Я вдыхаю запах его волос. Тонкие пальцы сжимают запястье — помнишь? Сигаретный дым просачивается сквозь приоткрытые губы. Зрачки, во всю радужку карих глаз, капельки пота между лопатками. Стеклянная пепельница на полу ди-джейки. Внизу живота нарастает сладкая тяжесть, и мне не хватает воздуха.

— Не останавливайся.

Он рычит, кусает меня за плечо и кончает вместе со мной. Потом ищет мои губы, и пытается поцеловать меня, но я кусаю его в ответ.

— Сука. Ты кончила?

Я все еще задыхаюсь:

— Да. Доволен, блять?

Утром поднимаю лицо от подушки, смотрю на часы, и расталкиваю Ивана:

— Тебе пора уебывать. Скоро может вернуться Влад. Давай, ты что, не понял?!

Он молча собирает свою одежду, уходит, напоследок хлопнув дверью. Я встаю, достаю из-под кровати свои трусы — разорваны. Может, просто забить, и перестать уже носить белье?

***

— Так, третий дубль, снимаем. Поехали!

Я стою в кадре, и не знаю, что мне делать. Точнее, знаю, и делаю, но оператору это совсем не нравится. Все просто — поднести ко рту горлышко пластиковой бутылки, сделать глоток, повернуться к матовому глазку камеры, улыбнуться и сказать: «Cool»! Один, два, три, четыре. Я выполняю необходимый алгоритм, и застываю перед съемочной группой, натянув на лицо тупую наркоманскую ухмылку. Я совсем не умею улыбаться, если мне не смешно. Хуевая из меня актриса.

— Еще раз!

После часа съемок меня уже тошнит от запаха этой ебаной газировки. Оператор оборачивается к менеджеру клиента:

— Ну, че ты думаешь?

— Я думаю, что это не годится. Давайте, придумайте что-нибудь, растормошите ее что ли.

Обращается ко мне:

— Ты должна удовольствие получать, понимаешь? Я должен смотреть на тебя, и хотеть это говно! Ты можешь пить его так, будто это твой любимый напиток? Вот что ты любишь пить?

Я сама уже заебалась от этих съемок, поэтому честно ему отвечаю: