Непобежденные
Шрифт:
Отряд у Короткова, как всегда, был небольшой – двадцать партизан. Половина из них по возрасту – допризывники, а что ни мина – веер смертоносных осколков.
Пулеметы замолчали. Мальчики не стали ждать, когда их накроет стальным веером, – отступили. Пряхин не растерялся. Поменял позицию и открыл огонь по минометам. Скорострельный пулемет – чудовище. Минометчикам пришлось залечь. Отряд Короткова оторвался от противника, растворился в лесах.
Партизанам казалось: война у них идет с немцами очень даже успешная. Немцы вынуждены снять с фронта элитные подразделения
На счету мальчика Миши Степичева – шестьдесят солдат. Шестьдесят воинов-победителей, прошедших Европу и Россию до Москвы. Их заменят, но уже не герои. Их заменят солдаты или очень молодые, или те, кому за сорок, для которых провал наступления на Москву – утрата веры, пусть и скрываемая, в непобедимость Гитлера.
Партизаны не понимали: в июле 1941 года немцы открыли еще один фронт. Нападению подверглись женщины и дети русской деревни. Началась кампания по изгнанию русского народа с Русской земли.
Пока это был эксперимент.
Бенкендорф, потомок Бенкендорфа, перерезал пуповину: отсек Россию от русских. Из сел и деревень изгонялось все население. Июнь – месяц голодный, а в деревнях – пусто. Негде партизанам подкормиться. В больших селах и деревнях, в том же Косичино, в Куяве, каменные дома переделывались немцами в огневые крепости.
В населенных пунктах, более далеких от партизанских отрядов, Бенкендорф проводил в жизнь иную схему приручения русских.
Немцы арестовали жену и детей лесника Царькова. Ему за тридцать, жене – двадцать восемь, детям – девять, семь, шесть, четыре, три, два… Детей немцы взяли в заложники, мать послали в лес искать мужа.
Нашла. Как-никак жена лесника.
Наивный, лесной человек!
Не таилась от партизанского начальства. Самому секретарю подпольного райкома Афанасию Суровцеву, в глаза глядя, сказала:
– Отпусти мужа! Не придет – детей расстреляют.
Афанасий Федорович усадил женщину на пенек – партизанский стул, сам сел на другой:
– Страшное положение. Если вы вернетесь – вас всех расстреляют. А если останетесь, думаю, немцы не посмеют поднять руку на малолетних детей.
– Они сами стрелять не будут, – сказала мать. – Заставят полицаев перебить ребятишек. Полицаи, сам знаешь, – наши, самогонкой зальют глаза, да прикладами по головам… – поднялась. – Меня держать не смей. Задержусь – погублю сыночков. А лесника моего не отпустишь – возьмешь грех на душу: меня и детей постреляют.
Царьков возле командирской землянки жену ждал. Партизаны тоже стоят, смотрят.
– Исхудал, – пожалела жена мужа. – Прощай на всякий случай! – Глаза отерла и мимо тропы – в лес. Станут искать, чтоб вернуть, лес укроет – свой, ухоженный трудами.
Царькова, не давши ему возможности опомниться, позвал к себе Суровцев.
– Уйдешь – немцы всех родственников партизан похватают. И тебя они не помилуют, уничтожат вместе с семьей.
Царьков молчал.
– Ты слушаешь меня?
– Слушаю.
Суровцев за голову схватился.
– Ударить – сил мало! Немцы дивизию пригнали выкуривать нас из лесов… Дети, семья… Понимаю, но есть Родина, есть народ. Все тайные службы, Царьков, одинаковы. Слабину дал – в оборот возьмут. Сегодня ты партизан, воин, русский богатырь. А из тебя они сделают Иуду. И будешь ты врагом Родины, врагом народа. Из детей твоих, если не расстреляют, тоже предателей вырастят.
От комиссара Царьков в роту вернулся. Никто ничего ему не сказал. Какие тут слова! Все знали детишек лесника – мал мала. Белоголовые, деловитые. Помощники мамины. Даже самый маленький щепочки подбирал.
Спросили работничка:
«Зачем тебе щепки?»
Удивился:
«На растопку! Зима долгая».
Коротков обнял Царькова. Головой к голове прижался:
– Украсть надо детей твоих.
Вечером лесника-пулеметчика позвал к себе Золотухин. Сказал правду:
– Хуже еще не было. Помочь тебе невозможно… Одно скажу: уйдешь – погубишь себя и детей своих погубишь. Позором заклеймишь имя рода своего. Предают сегодня, а слава худая – на веки вечные.
– Что же мне делать-то? – вырвалось из груди Царькова.
– Сражаться со зверем… Если сотворит худшее – мстить до полного уничтожения.
Царьков кивнул, соглашаясь.
Ушел ночью. Поднялся, сказал караульному:
– По нужде.
Все понимали, каково Царькову.
Погони не было.
А то, что было, – война на себя записала.
Вернулся Царьков домой, жена ему, партизану вшивому, баньку затопила. Напарился, облачился в чистое, тут бы в кругу семейства, за самоваром поблаженствовать – немцы, вот они.
Вежливый офицер, по-русски знает:
– Вы нам должны немножко помочь.
Увел Царькова с собой, а в доме оставил двух автоматчиков с канистрой бензина.
Повел лесник немцев на ту самую стоянку отряда Короткова, откуда сам ушел. Место обжитое, но, во-первых, лето на дворе, всюду хорошо. Во-вторых, если немцы о базе знают, то придут… Коротков – разведчик, опасность должен чуять загодя.
Нет! Не увел отряд Володя. На совесть Царькова понадеялся. Но какая совесть, если Ваню со щепочкой для растопки сожгут в избе с братьями, с матерью?
А вот немцы, ведомые лесником, оказалось, имели выучку особую. Никто из двадцати разведчиков, даже Коротков, проснуться не успели.
Миша Степичев уцелел с Колей Андроновым, потому что пулями были задеты в последнем бою. В госпитале, под доброй опекой партизанской мамы, сил набирались.
Майские беды 1942 года
Партизанской матерью в отряде называли Василису Федоровну Юдину. Она была лесником, заменила мужа. Работа в лесу трудная, но матери помогали две старшие дочери, Мила и Тоня; третья, младшая, была с рождения больная. Умница, а ноги ходили плохо, руки искорежены, речь невнятная, зато личиком – ангел.