Непокоренные: Избранные произведения
Шрифт:
— Да? — усмехается девушка.
— Да. Вы говорите без акцента, ну просто как русская.
— Я и есть русская.
— Русская? — удивляются все в блиндаже и даже ближе подходят к девушке.
— Да, я русская.
— Может, землячка? — оживляется Слюсарев. — Не сибирячка?
— Случаем, не харьковчанка? — отзывается Савка. — Харьковских много в Германию угнали.
Девушка молчит.
Потом произносит медленно:
— Н-не знаю…
Пауза. Все удивленно смотрят на нее.
— У меня нет родины… — печально объясняет она. — Мой отец был петербуржец, мать — волжанка. А я… я родилась в Казанлыке. — Она усмехается. — Вы, конечно, и не слыхали такого города. Это в Болгарии. Потом мои родители бродили по свету… Искали пристанища, работы, хлеба… и я с ними… — И совсем тихо: — Меня зовут Ирина… В цитадели меня зовут Ирен.
…На полковом «виллисе» офицер штаба и Ирина едут в штаб фронта. Едут лесом. На Ирине все та же солдатская шинель.
Они едут молча.
Вдоль дороги то тут, то там — небольшие холмики: могилы советских воинов.
И когда машина проходит мимо могилы, офицер молча и сурово козыряет.
Так они едут…
Вдруг Ирина тронула офицера за рукав:
— Остановитесь на минуту.
Машина остановилась.
— Я хочу подойти… — смущенно сказала Ирина.
Они сходят с машины и подходят к могиле. На ней простой деревянный знак: пятиконечная звезда на верхушке.
На дощечке химическим карандашом написано:
«Здесь погребен товарищами гвардии рядовой Левшин Афанасий Павлович, отдавший свою молодую жизнь за братскую Польшу».
Ирина отломила с дерева несколько веток. Кладет на могилу.
— Умирать не страшно, нет! — говорит она вдруг. — Я теперь это знаю. Но как страшно умирать вдали от родины… на чужой земле… в чужом лесу…
— Он не боялся этого! — отвечает офицер, показывая на могилу. — И не думал об этом. Просто дрался. Просто умер. Левшин Афанасий Павлович.
Он козыряет могиле и, сумрачный, идет к «виллису».
Снова едут они… Снова молчат…
И козыряют могилам вдоль дороги…
— Расскажите мне о России!.. — вдруг попросила Ирина. — Какая она?
— А вы, значит, никогда не были в России? — спрашивает офицер.
— Нет. — (Пауза.) Усмехаясь. — Впрочем, в снах — часто, очень часто… Еще девочкой я молилась на ночь, чтоб приснилась Россия. И она мне снилась…
— Какая?
— Необыкновенная!
— Колокола, тройки, березки, самовары?
Ирина печально посмотрела на него.
— Я знала, — говорит она чуть дрожащим голосом, — что вы будете смеяться надо мной.
— Нет, что вы, что вы! — испугался офицер.
— Я уже не девочка, — тихо и твердо говорит Ирина. — И я уже видела такое, такое!.. Вам, счастливым, и не увидеть никогда!.. Ведь мы были на дне жизни, без родины, без нации, и… и без хлеба. Моя мать стала портнихой, отец… — Она смотрит перед собой. Бежит под колеса дорога. — Есть в Маниле, на Филиппинах, такой притон… «Олд мен» — «Старый человек»… Темная лестница… Дверь с решетчатым окном. И привратник в окошке… подозрительный и жестокий… Там я однажды нашла папу… Я опоздала на пять минут… — Она смахивает слезу с ресниц. — Нет. Лучше вы… расскажите мне о России.
«Виллис» с боковой дорожки из леса выскакивает на магистраль.
— Россия… гм! — пожимает офицер плечами. — Сразу и не расскажешь! — Шутливо: — Ну, Советский Союз есть государство с двумястами миллионами жителей. — Он вдруг посмотрел на Ирину и смолк; такое у Ирины лицо!
Они едут молча.
Мимо идут войска. Растянулась на много километров походная колонна дивизии…
— Ну? — тихо повторяет Ирина.
— Россия!.. Да вот она — Россия! — вдруг говорит офицер и показывает на войска. — Вот она — Советская Россия на походе, одетая в солдатскую шинель, обутая в солдатские сапоги… Три года мы деремся с Гитлером… один на один… без второго фронта. И мы уж сломали Гитлеру хребет! Сами. (Пауза.) Наша страна разрушена… Нам бы строить сейчас, сеять, пахать… А мы — здесь, в Польше… И дальше пойдем. В Чехословакию пойдем, в Австрию, в Германию. Мы уже не за себя воюем. Мы воюем за мир, за человечество!.. И будет очень обидно, — криво усмехается он, — если мир забудет это. Забудет, как мы дрались и умирали на чужой земле, за чужих людей, за чужой покой и счастье…
Взволнованно слушает Ирина…
А мимо проходят, проходят солдаты, советские воины. Суровые, обветренные лица. Соль на гимнастерках. Кровь на повязках раненых. Пот на запыленных лицах.
…Приемная командующего фронтом.
Офицеры с интересом, который, впрочем, они всячески маскируют, рассматривают Ирину.
— Девушка из Жолибужа, — шепотом говорит один молоденький адъютант другому.
Ирина волнуется.
— Пожалуйста! — улыбаясь, говорит ей адъютант-полковник и распахивает дверь.
Ирина входит к командующему.
…Берег Вислы. Сумерки.
Ирина прощается с офицером и Васей.
— Спасибо! — говорит она, пожимая им руки. — За все спасибо!
— Не за что! — улыбаются офицеры.
— За тепло, за ласку, за сухари…
— Раз командующий сказал — все будет сделано!..
— И главное, — говорит Ирина, — спасибо вам за то, что вы… вы вернули мне родину… Верните же нам и Варшаву!..
— Мы возьмем Варшаву, — просто отвечает Вася.
Девушка еще раз пожимает им руки, сбрасывает шинель и тихонько идет к воде.
В блиндаже пулеметчики настороженно следят за ней, чтоб, если надо, прикрыть ее огнем.
Вот Ирина уже на воде… Плывет…
— Русская!.. — улыбается Вася. — Ишь как храбро плывет!.. — перекусывает былинку. — А Варшаву надо взять, и скорее…
…Бегут среди развалин волны.
Снег под ногами. Дым. Гарь.
Вытягивает руку передний, кричит:
— Варшава, ребята! — и припадает, раненый, к столбу.
На столбе надпись: «Берлин — 700 километров».
Все еще держась руками за столб, медленно сползает раненый. Мы узнаем в нем солдата Бровкина.
Сержант Иван Слюсарев тревожно наклоняется над ним.
— Эй, земляк! Ты что?..
— Ничего, Ваня, ничего… — стонет Бровкин. — Кажись, кончили меня, Ваня…
Пробегают мимо бойцы. Еще идет бой. И затихает вдали.
Мутным взором обводит Бровкин мир:
— Мы где? В Варшаве?
— В Варшаве, земляк, в Варшаве…
— А-а, ну вот!.. — удовлетворенно произносит Бровкин и затихает.
Медленно снимает шапку Слюсарев.
Падает снег. Голова сержанта становится седой.