Непокоренные: Избранные произведения
Шрифт:
Смотрит Слюсарев на столб. На нем стрелка на запад и надпись нерусскими буквами: «Берлин — 700 километров».
Поправил винтовку за спиною Слюсарев, надел шапку. И пошел по улице… на запад…
…Он идет по Маршальской, лучшей улице Варшавы… Руины, обломки, снег… бродят люди со скарбом.
Прямо на тротуаре горят костры.
У костра сидит старик поляк, подкладывает в огонь обломки кресла; много битой мебели вокруг. На костре котелок со снегом.
— Д-да… — произносит Слюсарев. — Знаменитый был город Варшава! — смотрит вокруг. — Ничего! Отстроится. Много крови за нее пролито.
…Восторженные толпы на тротуарах.
Дым уличных боев.
Познань в «котле».
Грязный снег… и кровь на снегу.
Санитарка наклоняется над раненым.
Мы узнаем в нем Васю Селиванова.
— Больно? — спрашивает она.
— А, пустяк! — сердито отвечает он. — Не больно, а… обидно. Глупо! Ну, ведите уж куда надо, перевязывайте, режьте…
Со стоном он подымается на ноги, обнимает санитарку за плечи и, ковыляя, идет за ней, искоса и сердито поглядывая на девушку, словно она виновата в том, что он ранен.
Вдруг он останавливается.
— Постойте, постойте! — говорит он и впивается взглядом в лицо девушки. — Нет, постойте! — Он что-то вспоминает.
— Как же зовут тебя, девушка?
— Галя… — удивленно отвечает она.
— Да, да, Галя… Косы русые… Из лагеря смерти?..
— Д-да…
— Ну вот! — облегченно вздыхает Вася. — Теперь мы квиты. Волоки меня в медсанбат, Галя, я тебя на руках нес из лагеря смерти.
— Так это вы? — обрадовалась Галя. — Как я искала вас!
— Веди!..
Они идут по улице, через гарь и дым…
— Я долго лежала в госпитале… — взволнованно говорит по дороге Галя. — Ой, долго как! Осторожно, здесь камни. Меня лечили и вылечили, и… оставили в госпитале санитаркой… Но я… осторожнее, воронка!.. но я отпросилась в медсанбат. Я так ненавижу гитлеровцев, так ненавижу!.. Что с вами? Больно?.. — Она останавливается и тревожно смотрит на Васю.
Он бледен. Теряет сознание. Видно, что он не пустяшно ранен.
— А косы-то русые… — бормочет он в бреду. — Слышь, Дорошенко? И Галей… зовут…
…Он лежит в медсанбате.
Подле его койки Галя. Она улыбается:
— Ну вот, вы снова на земле…
— А что, бредил я?
— Все Дорошенко звали.
— А-а!
— И… и Галю Дорошенко. Это что… знакомая ваша?
— Нет. Незнакомая. Не видел никогда.
— Странно! — удивилась Галя. — А звали так страстно! (Пауза.) У меня тоже подружка была… Галя Дорошенко… В немецкой неволе подружились.
— Косы русые? — встрепенулся Вася.
— Русые… Как у меня…
— И лет ей?
— Семнадцать… как мне…
— И родом она?
— Украинка… С Днепра… Да что вы, что с вами?
— Где ж она теперь?
Галя посмотрела на него, отвернулась, сказала тихо:
— Не знаю. Нас разлучили в Ландсберге.
— Это где же?
— В Германии…
Вася сорвал с себя одеяло.
— Идем! — закричал он. — Идем, Галя! Скорей!
— Куда вы? — бросилась к нему Галя. — Лежите, лежите!..
— Послушай, Галя! Надо Дорошенко сказать. К Дорошенко идем. — Он заметался на койке.
— Лежите, лежите!
— Дорошенко надо сказать! — закричал сердито Вася. — Где Дорошенко?
…А Дорошенко уже подходит к германской границе…
Прямо на зрителя бегут бойцы.
Штыки наперевес. Лесная просека. Снег.
Протягивает вперед руку передний (мы узнаем в нем сержанта Ивана Слюсарева), кричит:
— Ребята! Гляди, ребята!..
Полосатый столб со свастикой. Граница. Германия. Подбегает к столбу Иван Слюсарев. Счастливые слезы бегут по его лицу.
— Дошел-таки! — говорит он и с размаху сбивает прикладом свастику.
Подъехал «виллис». Из него выпрыгнул майор Дорошенко. Огляделся. Увидел лес, пограничные казармы, столб — черный с желтыми полосами — и вдруг… расхохотался.
А Слюсарев внимательно пригляделся к Дорошенко.
Подошел ближе. Негромко сказал, прикладывая к шапке руку:
— Имею честь поздравить вас, товарищ майор! Германия! — И улыбнулся.
— Спасибо, товарищ! — сердечно ответил Дорошенко, и они попали через границу — офицер и солдат.
Все было торжественно и буднично в этот зимний утренний час.
Лежала перед воинами Германия… в снегу… в лесу…
— Вот она! — сказал Слюсарев. — Берлога!.. — и, покрутив головой, засмеялся. — Дошли-таки!
— Нет еще! — тихо ответил Дорошенко. — Берлин. Моабитштрассе, сто семнадцать.
…Германия.
Лихая батальонная кухня вскачь несется через границу… выносится на перекресток в Шверине и останавливается. Ездовой удивленно и радостно озирается на островерхие, черепичные крыши.
— Ишь ты! Германия! — произносит он. — Это какой же ихней губернии город будет?
— Берлинской! — отвечает регулировщица.
Все засмеялись вокруг.
Вся улица запружена грузовиками, фургонами, российскими конными обозами, двуколками, автолавками Военторга… Мы вошли в Германию прочно и основательно.
— Ага! Берлинской! — удовлетворенно сказал ездовой, хлестнул мерина, и кухня вскачь понеслась по берлинской дороге…
Мимо столба, на котором надпись: «На Берлин»… мимо домов, охваченных пламенем.
— Горит Германия?..
…Горит Германия.
Пылающие дома кажутся прозрачными.