Непокоренные
Шрифт:
Тарасу было все равно, куда идти - к Днепру ли, к Дону. Он вытащил тачку на дорогу и, подумав немного, зашагал на восток. Теперь солнце было у него на затылке. Впереди маячила верткая спина парикмахера, сзади тяжело дышал, сопел и кашлял человек в пенсне, которого звали Петром Петровичем.
Вечер застал их в поле за Донцом.
– Здесь ночевать будем? - спросил парикмахер.
– Надо бы в село... - нерешительно сказал Тарас.
– В село? Э, нет. Туда нашему брату... э... бродяге, на ночь хода нет... Запрет.
– Чей?
–
– Партизан боятся... - шепотом произнес парикмахер и тихо засмеялся.
На поле уже кое-где дымились костры тачечников, и, завидев их мирный дымок, с дороги стали сворачивать люди. Выбирали себе место на поле, ставили тачку и валились подле нее без сил.
Поле давно было вытоптано. В то жестокое лето через него не раз перекатывались армии и народы. Повсюду были видны следы боев и следы кочевий: сожженная трава, расщепленные деревья, окопы, воронки, пепел, черные остатки костров...
Прокатились через это поле беженцы и рассеялись по лицу земли. Только трупы павших лошадей у дороги остались да следы повозок, глубокие и горькие, как морщины.
Прошли по этому полю армии, истоптали его, борясь, похоронили покойников, подобрали раненых и прошли дальше, поля этого не запомнив. Только раненые помнят: их кровь на этой черной траве...
И вот раскинулся здесь теперь диковинный лагерь тачечников. Баба, сняв с себя ситцевую кофточку, стирает ее в воронке. Вода ржавая. Говорят, от глинистой почвы. А может, и от крови? Дети спят в окопах. На остатках старых костров раздуваются новые. И уже ползет к небу горький сиротский дым... Догорает закат невиданный, багрово-черный, словно впитал всю кровь и все горе земли, пламя ее битв и дым ее костров. А с дороги приходят все новые и новые толпы людей с тачками. Уже тесно на поле. Уже спят люди в кюветах. Жмутся один к другому. Из Харькова, из Полтавы, из Донбасса, из Запорожья Артемовны с мешком соли на тачке, кременчугцы с краденым на фабрике табаком, рубежане с банками краски. Словно все города Украины сбились на этом поле. Словно весь народ пошел кочевать за тачкой, искать хлеба. Хлеба!
"Украина ты моя! Украина! - горько покачал головой Тарас. - Бедолаги мы с тобой!"
Меж тем парикмахер раздул костер и теперь, любуясь, глядел, как кучерявится и завивается пламя, словно то была лучшая прическа его работы.
Со всех сторон к огню потянулись руки. Человек в клетчатом пальто и мягкой шляпе, сидевший в стороне, тоже невольно потянулся к огню, но не подвинулся, не подошел.
– А вы, гражданин, откуда идете? - любезно крикнул ему общительный парикмахер, как бы приглашая к огню и к беседе.
– Простите... гм... - глухо отозвался человек в мягкой шляпе. - Я на улице... гм... не разговариваю, - и уткнул лицо в воротник пальто.
– Интеллигент, - обиженно сказал Тарасу Петушков. - Интеллигент с высшим образованием! А коли ты интеллигент, - крикнул он яростно, - так сиди дома, нечего на дорогу выходить.
– Простите... гм... - произнес человек в шляпе, - я вижу, вы не поняли... Я - певец... Гм... Я должен горло беречь... Здесь сыро...
Петушков расхохотался:
– Ну, голос надо было дома беречь!
– Мне выбирать не приходится, - кротко возразил актер.
– Да, выбирать не приходится, - вздохнул Петр Петрович. - Если б мне два года назад приснился сон, что я, пожилой человек, бухгалтер Востриков, стану... э... бродягой, - я подумал бы: экой дурной сон! А вот... э... сбылся. Да вы подсаживайтесь, подсаживайтесь! - крикнул он актеру. - Огонь бесплатно!
– Благодарствуйте, - ответил тот, приподнимая шляпу, и пересел ближе к огню.
– Что ж это вы так? - усмехаясь, спросил Тарас. - Говорят, немцы артистов любят.
– Какая компания! - восхищенно воскликнул парикмахер. - Какое общество собралось у нашего огонька! А, Петр Петрович? И в хорошее время не каждый день соберешь такое общество.
– Да... - мечтательно крякнул бухгалтер, - к этому обществу да графинчик... С лимонной корочкой.
– С апельсинной... - коротко вставил актер.
– Зачем же с апельсинной? Общепринято с лимонной. От дедов.
– Апельсины мягче. Иначе не могу... Простите... гм... голос.
Парикмахер подбросил веток в костер. Сырые, они корчились в огне, как клубок змей, и шипели.
– Яичница с помидорами, - сказал парикмахер, - вот мое любимое блюдо, если угодно знать.
Ему никто не ответил. Он снова подбросил веток в огонь.
– А этот бурак можно варить, - послышался вдруг робкий женский голос.
– Что? - обернулся парикмахер.
Бочком к огню, положив голову на свою тачку, сидела женщина. Он повторила:
– Я говорю... вот бурак на поле... его можно варить.
– Позвольте, - всполошился актер, - но это кормовой бурак. Это корм свиньям...
– Э, батенька! - возразил бухгалтер. - Чем же люди хуже свиней? Ведь мы свинину едим?
– Ели, - поправил Тарас.
– Ну, ели! Значит...
– Только люди уж, видно, весь бурак повытаскали, - грустно сказала женщина.
– А вот мы поищем! - воскликнул парикмахер и ринулся в поле.
Он скоро вернулся, потный и всклокоченный.
– Да... - сказал он, выкладывая перед женщиной все, что собрал. - Из-за бурака и то драка. Зверь стал народ.
– Голод...
– А в чем же варить? - спросила женщина.
– Да, в чем же варить? Я и не подумал, - парикмахер беспомощно огляделся вокруг себя. Было темно, но от костров падали наземь огненные пятна. - Э! Вот! - Он наклонился и поднял что-то с земли. - Каска! - Он подал ее женщине. - Вари в ней.
Женщина повертела каску и вдруг всхлипнула.
– Что вы? - всполошились все.
– Пробитая... - она показала каску, и все увидели черную дырочку в звезде.
У костра стало тихо.
– Я другую найду! - нервно усмехнулся парикмахер и начал шарить руками в траве.