Непонятый Онегин
Шрифт:
Итак, сформированный по образу и подобию среды, герой поднимает против нее бунт. «Сохраняя верность тем или иным принципам социального строя, герой оказывается человеком, бесконечно более широким, чем это следует из комплекса среды и воспитания» [15] .
О причине недуга
Среда объясняет в Онегине очень многое, однако нисколько не объясняет самое главное – причину его разочарования в удачно (по виду) начатой светской жизни. Можно видеть психологическую мотивировку разрыва Онегина со светом: это «резкий, охлажденный ум», образованность Онегина, добытая, разумеется, не в результате поверхностного домашнего обучения, а в результате систематического самостоятельного чтения («Чтение – вот лучшее учение», – напутствовал Пушкин младшего брата), наконец, безошибочное понимание людей как своеобразный дар Онегина, свидетельствующий об
15
Альми И.Л. «Евгений Онегин» и «Капитанская дочка»: Единство и полярность художественных систем // Болдинские чтения. Горький, 1987. С. 86.
Труднее ответить на вопрос, какова в разрыве со светом роль идейных убеждений. Именно тут особенно велика опасность подмены понимания художественного изображения пониманием исторической ситуации. В предисловии к публикации первой главы (вышла в свет 15 февраля 1825 года) поэт датировал основное событие главы концом 1819 года, годом (в его тогдашнем понимании) обыкновенного течения жизни. Это задним числом, для просвещенных читателей, время обрело историческую значимость: тогда, легально и нелегально, активно действовали декабристы. Только вот какая ситуация: сами декабристы еще не знали, что они декабристы. Название им дало событие 14 декабря 1825 года. Знания, полученные задним числом, могут сильно модернизировать понимание предшествующих событий. Пушкин, общаясь с будущими декабристами, не знал, что они – декабристы. В ту пору только изнутри можно было судить о масштабах и общественном значении этого движения. Справедливо замечает Л.Г. Фризман: «…Место декабристов в русской литературе определилось лишь после 1825 года. Только после восстания стало возможно осмыслить их историческую роль, дать целостную характеристику декабризма как общественного движения» [16] . То, что раньше было на виду, получило у Пушкина точное определение: «…уж эта мне цензура! Жаль мне, что слово вольнолюбивый ей не нравится: оно так хорошо выражает lib'eral, оно прямо русское, и верно почтенный А.С. Шишков даст ему право гражданства в своем словаре, вместе с шаротыком и с топталищем» (Н.И. Гречу, 21 сентября 1821 года).
16
Фризман Л.Г. Декабристы и русская литература. М., 1988. С.10.
В первой главе вводящие политическую тему имена Каверина и Чаадаева почти демонстративно избыточны, периферийны. Исторические детали дразнят воображение читателя – и не слишком доступны рациональному толкованию.
В модном ресторане Онегин встречается с Кавериным: вымышленное пересекается с реальным. Встреча условленная, что предполагает между персонажами приятельские отношения. Но за крупицей знания развертывается широкая сфера неизвестного, неопределенного. Для показанной приязни достаточно простой человеческой симпатии на почве умения «сыпать острые слова». Но Каверин – член Союза благоденствия; и вот непростой вопрос: приобщен ли Онегин (если да, в какой степени приобщен) к высшим духовным интересам своего приятеля? А все ли знает о своем друге Пушкин?
Вслед за тем по педантизму в одежде Онегин будет назван вторым Чадаевым. В полемике с Руссо поэт утверждает: «Быть можно дельным человеком / И думать о красе ногтей…»; тем самым строфа безусловно оправдывает щегольство Чаадаева. Но «дельный» ли человек Онегин? Он педант в одежде, потому что боится «ревнивых осуждений»; стало быть, он просто зависит от светского мнения; «дельный» ли он человек – надо заключать с опорой на другие факты. Но зачем же в данный контекст включено имя Чаадаева? Невероятно, чтобы случайно. А между тем опять возможен широкий разброс значений: с одной стороны, имя Чаадаева излучает интеллектуальность, бросая и на внешне подражающего ему Онегина оттенок дельности; с другой – не исключено, что сравнение контрастно: подражание значительному в сугубо поверхностном может быть средством комического развенчания (это Пушкиным откровенно и делается на примере Зарецкого).
Все-таки изображение дружеской встречи с Кавериным можно считать свидетельством, что Онегин был причастен к политическим разговорам своего времени, надо полагать – в легальной форме.
Удивительна переакцентировка значений многих деталей в романе. Исторические реалии в первой главе последовательно включаются в бытовой план – и вдруг начинают жить своей жизнью, обнаруживают многогранность, получают возможность восприниматься под другим углом зрения, включаться в иные системы. Они отрешаются от быта и становятся историей.
Попробовали бы мы, увлеченные изображением Онегина как приверженца «науки страсти нежной», игнорировать его дружбу с петербургскими вольнодумцами – и мы не сможем объяснить реформу в пользу крестьян, которую
17
«А ведь подобный шаг по тем временам был незаурядным событием, имевшим вполне определенный либеральный смысл…» (Гуревич А.М. «Евгений Онегин»: поэтика подразумеваний // Известия РАН. Серия лит. и я?.?. 58. 1999.? 3.?. 27з. Т. 58. 1999. № 3. С. 27).
Результат общения героя с вольнодумцами тоже проявляется как-то неожиданно, в момент общего духовного кризиса, который начинается на личной почве («Причудницы большого света! / Всех прежде вас оставил он…»), но приводит к разрыву всех связей: герой становится скептиком и затворником. И все-таки след общения с вольнодумцами в душе Онегина не стирается; духовная жизнь героя весьма динамична; в ней постоянно происходит смена акцентов.
Сделана попытка найти объяснение отказу Онегина от стереотипа светской жизни, исходя из представления о личности героя и его поступках. Событие-то уж очень важное. Хотелось бы получить ответ из уст поэта, приятеля героя. Кажется, он готов пойти навстречу естественному любопытству читателя.
Недуг, которого причинуДавно бы отыскать пора…Браво, браво! Поэт как будто подслушал наш вопрос и готов дать прямой ответ; слово «причина» вынесено в рифму и звучит звонко, запоминается. Но что это? Речь поэта становится затрудненной, почти косноязычной:
Подобный английскому сплину,Короче: русская хандраИм овладела понемногу…Но на ходу упрощая громоздкую фразу, поэт… меняет тему разговора! Обещано отыскать причину – но автор демонстративно сворачивает в сторону, ограничивается констатацией явления.
Без преувеличения, перед нами уникальный фрагмент пушкинской поэзии. Одно дело – черновики: там стремительная пушкинская мысль далеко не всегда сразу ловит нужное слово; но далее наступает этап кропотливой обработки черновика. Здесь же перед нами не черновик (хотя композиционное построение рассуждения найдено уже в черновике), а беловой текст: он-то зачем имитирует сырой текст, с поправками на ходу?
Пушкин, конечно, демонстрирует не косноязычие, а виртуозность своей поэтической мысли. Он четко обозначает проблему, но не желает давать простой и ясный ответ. Зачем поэту лишать героя загадки? Правда, отпал бы повод многих споров о герое. Только вместе с поводом съежился бы и интерес к герою… «…Не надобно всё высказывать – это есть тайна занимательности», – писал Пушкин Вяземскому 6 февраля 1823 года (в канун работы над «Онегиным»). Так что творческая сдержанность поэта – принцип осмысленный.
Мы вышли на явление, которое требует обоснованного понимания. Вот как пушкинскую сдержанность трактует В.С. Непомнящий: «…в основе у него – как раз наличие “пустоты” в том месте, где у других писателей – психологический анализ, описание, подробности и нюансы. …мы обнаруживаем, что и детали, и нюансы здесь есть ‹?›, но – не “заданные” нам автором, а возникшие сами, возникшие у нас в процессе нашего личного вживания в обстоятельства героя – вживания, для которого автор, так сказать, “оставил место”. Сопереживая герою, мы таким образом и его постигаем, и спускаемся в “потемки” собственной души, получая тем самым возможность познать самих себя…» [18] . Столь откровенный субъективизм не часто встретишь. Но исследователь не стесняется заявить: «“Мой Пушкин” есть прежде всего мой автопортрет» (с. 43). Но если возникает желание автопортретироваться, для этого есть прямые публицистические жанры. Коли взялся осмысливать деяния поэта и его творения, то и занимайся этим. Встречаются авторские недоговоренности (у Пушкина оставленные сознательно) – не спеши заполнять «пустоты» штрихами своего автопортрета, не набивайся к поэту в соавторы. У Гоголя была совершенно авантюрная попытка продолжить «Мертвые души» в соавторстве с читателями, но затея ожидаемо закончилась полнейшим провалом. Пушкин в соавторы читателей не зовет, но претендентов на эту роль – изобилие. Не о соавторстве тут речь надо вести, а о возможностях понять автора. Но такую задачу легко ставить и отнюдь нелегко исполнить.
18
Непомнящий В. Пушкин. Русская картина мира. С. 41.