Непонятый Онегин

Никишов Юрий

Об Онегине мы получаем представление преимущественно по описаниям того, чем он занят, какие предметы его окружают. Второй содержательно важный источник – система оценок и суждений из уст приятеля-поэта. Одно с другим связано пока еще не слишком органично.

Главная причина онегинской хандры по первому решению – это немотивированная, неожиданная в молодом человеке «преждевременная старость души». Однако обертонами идет целая серия попутных, дополнительных замечаний, которые создают о герое существенно иное впечатление.

Понимание ряда эпизодов зависит от читательских акцентов. Вот авторское свидетельство: «Как он умел казаться новым, / Шутя невинность изумлять…» Названное действо предполагает определенный опыт, формируемый временем. Еще резче: «Как рано мог уж он тревожить / Сердца кокеток записных!» Подчеркнем в этой фразе

«кокеток записных» – и вновь получаем отсылку к существенному жизненному опыту героя. Правда, строго говоря, в авторской логике больше оснований подчеркнуть «Как рано…»: выясняется, что Онегин пользуется не благоприобретенным опытом, а своим природным даром, «счастливым талантом». И все-таки, несмотря на то, что в авторской логике эпизод должен прочитываться как преуспеяние в «науке страсти нежной» со стороны талантливого новичка, обертоны, побочные мотивы повествования не теряют своего значения, они накапливаются и готовят контрастную мотивировку: онегинская хандра – результат неспешного опыта, пресыщенности. Авторские замечания не отвергают эту версию, а работают на нее. Похождений героя оказывается много: они предполагают трату времени. И хандра овладевает героем не вдруг, не внезапно, а «понемногу».

И поэт идет на прямое уточнение! Он пишет: «Измены утомить успели; / Друзья и дружба надоели…» А ведь это принципиально иная мотивировка хандры героя – указание на пресыщенность.

Поэт прибегает даже к «физиологическим» мотивировкам:

Затем, что не всегда же могBeef-steaks и стразбургский пирогШампанской обливать бутылкойИ сыпать острые слова,Когда болела голова…

Тут к пресыщенности добавляется простое переедание. Желудок (позже) будет назван «верный наш брегет»; здесь он выступает барьером на пути чрезмерных плотских увлечений.

В свете молодости героя эти мельком брошенные замечания нельзя не признать курьезными. Курьез состоит в том, что пресыщенность наступает внезапно, по существу в те же осьмнадцать лет, когда Онегин оказался «на свободе», для пресыщенности просто никакого времени нет. На поверку авторское суждение оказывается перспективным и становится основой реалистической мотивировки эволюции героя, что и будет развито, но много позже – в четвертой главе (об этом – в свое время). В таком своем содержании данный принцип (отнюдь не единично применяемый на страницах «Евгения Онегина») может быть определен как принцип опережающей психологической мотивировки. Роль его в неторопливом композиционном развертывании «свободного романа» велика: развитие сюжета получает возможность идти не по жесткому, от начала до конца заданному направлению, но – редкий случай – существенно менять это направление, опробовать не предусматривавшийся ранее вариант, учитывать изменение замысла поэта.

Таков «онегинский» вариант использования стилевого приема альтернативного мышления: он виртуозен, гибок, широк, поучителен и как литературный прием, и как путь познания человека.

Парный портрет автора и героя

При чтении романа возникает устойчивое впечатление, что Онегин настолько погружен в собственный внутренний мир, что вовсе не замечает окружающего его мира.

Вот пример.

Покамест в утреннем уборе,Надев широкий боливар,Онегин едет на бульвар,И там гуляет на просторе,Пока недремлющий брегетНе прозвонит ему обед.

«Гуляет на просторе…» [28] . Воистину, ему просторно на бульваре: как будто он тут один-одинешенек; ни встреч, ни наблюдений, ни эмоций – ничего [29] . Пушкинский герой, если опереться на понятия современных психологов, – типичный интраверт.

Онегин на самом деле замкнут в себе и не любопытен. Но многое зависит и от манеры авторского повествования: необычайно широкая по своему диапазону (и в эпизодах весьма разнообразная), авторская

речь не ставит задачей передать процесс мышления героев, воспроизвести непосредственную диалектику души, с комплексом переживаний. В повествовательной манере романа гибкой и подвижной является прежде всего авторская интонация.

28

К слову, Пушкин вычеркивает в черновике «в тесноте» (VI, 227), которое более соответствует реальности.

29

Колоритность детали многократно усиливается, если взять во внимание, что указанный бульвар – это Невский проспект. См.: Бродский Н.Л. «Евгений Онегин». Роман А.С. Пушкина: Пособие для учителя. 5-е изд. М., 1964. С. 69; Набоков В.В. Комментарии. С. 71; Кошелев В. А. «“Онегина” воздушная громада…” (2009). С. 29. Напрашивается красноречивое сравнение с повестью Гоголя.

Но Онегин (он же ведет светскую жизнь) часто рисуется и на фоне других лиц, впрочем, чаще обозначенных лишь силуэтно. Исключение составляет образ автора: тут показано общение духовное. Выделим сцену сближения автора и героя, их прогулки белыми петербургскими ночами по набережной Невы.

Воспомня прежних лет романы,Воспомня прежнюю любовь,Чувствительны, беспечны вновь,Дыханьем ночи благосклоннойБезмолвно упивались мы!Как в лес зеленый из тюрьмыПеренесен колодник сонный,Так уносились мы мечтойК началу жизни молодой.

Велик соблазн иронично воспринимать указание, что поэт и его герой «мечтой» уносятся «к началу жизни молодой»: оба от этого самого начала ушли совсем не далеко. Парадокс еще и в том, что жизнь Онегина от самого рождения перед нами как на ладони: в этой жизни нет отрадной полосы, куда можно было бы погружаться воспоминаниями; в «начале жизни» Онегина «не было ничего мечтательного и поэтического» [30] . Но ведь перед нами не портрет героя, а парный портрет поэта и героя: у поэта было за плечами нечто неизгладимо вечное (несколько позже Пушкин и «каторжную нору» Пущина осветит «лучом лицейских ясных дней»). И еще: здесь требуется пренебречь бытовыми деталями и «начало жизни» понимать в философском плане (можно ведь обдумывать неиспользованные – соответственно, в романе не обозначенные – варианты).

30

Слонимский А. Мастерство Пушкина. М., 1959. С. 314.

Остается признать, что авторское указание на сходство Онегина с Кавказским пленником – по первому замыслу – вполне основательно. В исходном моменте Онегин представляет собой тот же самый типаж, что и Пленник: человек с «преждевременной старостью души», охваченный немотивированной романтической разочарованностью в жизни (и тем оба близки поэту, пережившему нечто подобное). Онегин похож на Пленника и тогда, когда устремляется «мечтой / К началу жизни молодой»: у Пленника вроде бы в истоках тоже нет ничего отрадного, а поди ж ты – воспоминания довлеют даже над живым чувством!

Посмотрим еще раз на аспект изображения героев – автобиографический. Отношение поэта к его первой южной поэме неоднозначное: поэма начинает цикл южных романтических поэм, во многом носит новаторский характер – Пушкин любил ее («…отеческая нежность не ослепляет меня насчет “Кавказского пленника”, но, признаюсь, люблю его сам, не зная за что; в нем есть стихи моего сердца…», – говорится в черновике письма Гнедичу 29 апреля 1822 года) и в то же время судил о недостатках поэмы едва ли не резче, чем его друзья, высказывавшие критические замечания. В письме к В.П. Горчакову (1822) мнение выражалось категорично: «Характер Пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения». Неожиданным здесь является удостоверение автобиографического характера героя поэмы. Выясняется: даже при почти полном отсутствии внешних совпадений в биографиях автора и героя между ними может возникнуть тайная внутренняя близость.