Непотопляемый. Рассказы
Шрифт:
И так на меня нехорошо подействовал этот пограничный пункт, что остаток дня я провела в одиночестве, даже не подумав написать Ольге. Блуждала по душераздирающему Музею берлинской стены в размышлениях о том, что же такое творит с нами жизнь и какую цену люди готовы заплатить за свободу. Солдаты закладывают кирпичами окна домов, выходящие на западную часть Берлина. Под ними, в реке Шпрее, лежат утыканные гвоздями маты, чтобы тот, кто вздумает прыгнуть с крыши, не смог достигнуть другого берега. Юноша Петер Фехтер валяется под стеной, простреленный пограничниками в живот. Люди, словно складные куклы, прячутся в сдвоенных чемоданах. Машинист Гарри Детерлинг таранит на поезде стену, за которой продолжаются рельсы, ведущие
Когда продрогшая и голодная я вернулась в отель, Ольга примеряла перед зеркалом обновки с лейблом Marccain. Среди них была прекрасная шелковая рубашка с мелким принтом из лебедей, которая заметно жала Ольге в области груди.
– Она же тебе мала, – честно сказала я.
– Вижу, – насупившись, ответила Ольга. – Но она мне понравилась, и я на что-то надеялась.
Я пожала плечами. Это же главная жизненная ловушка: закрывать глаза на очевидные вещи, надеясь, что обойдется. Покупать рубашку, думая, что грудь на время уменьшится в объеме. Соглашаться на доставку картины, игнорируя едва ощутимое нытье в области солнечного сплетения…
На меня рубашка села идеально – настолько, что я тут же выкупила ее у Ольги, и, не переодеваясь, направилась на ужин.
В нашем ресторанчике собралась примерно та же публика, что и вчера: пара англичан средних лет, семья французов с двумя детьми и благообразный старик-немец с отливающей оловом бородкой. Над каждым из столов, расставленных по периметру небольшого зала, парил солнечный купол люстры с листьями лотоса и стрекозами, позаимствованными у оригинальных витражей Луиса Комфорта Тиффани. Настроение у меня было довольно депрессивное. Я принялась рассказывать о своем визите в Музей берлинской стены, и Ольга выразила глубокую признательность за то, что я не потащила ее с собой. Она, видите ли, вовсе не желала переосмысливать историю Германии, а желала развлекаться, покупать красивые шмотки и, возможно, познакомиться с каким-нибудь симпатичным немцем. Мироздание отреагировало на ее запрос стремительно, хотя и в несколько искаженном виде. Пожилой немец уже долгое время прислушивался к нашей беседе, вскидывая глаза всякий раз, как я произносила «Чекпойнт Чарли». Он сидел совсем рядом, за соседним столиком, медленно прихлебывая пиво из большой керамической кружки, которая явно не относилась к числу посуды, используемой в ресторане. Украшенная медальонами с изображением каких-то мужиков (как выразилась Ольга) в париках и снабженная крышкой, такой же оловянной, как и бородка немца, который пил пиво, эта кружка выглядела вызывающе помпезно. Заметив, что я уставилась на сие странное керамическое изделие, немец сказал по-русски:
– Здравствуйте! Из какого вы города?
Сообщив, что из Москвы, я было продолжила беседу на своем родном языке, но оказалось, что эта приветственная фраза заключала в себе все познания немца в русском. Тогда мы перешли на английский, и Харольд – так его звали – рассказал, что кружка эта – коллекционная, начала 20 века. Подарок покойной жены. Мужики в париках – никто иные, как композиторы Моцарт, Вагнер, Бах и Штраус. Кружку он всегда берет с собой в бар или ресторан, потому что пиво в ней вкуснее. У Харольда была очень приятная улыбка. Встреть его Ольга лет хотя бы 30 назад, мечта о симпатичном немце была бы вполне реализована.
И тогда я спросила, в какой части Берлина жил Харольд во времена существования стены…
Помните, как называется первая глава булгаковского романа «Мастер и Маргарита»? «Никогда не разговаривайте с неизвестными». Одно время я размышляла, почему Булгаков назвал ее именно так, и нашла самую широкую трактовку: потому что любой неизвестный может сыграть для вас роль Воланда, если вы закостенели в своих взглядах на жизнь. Если хотите сохранить свой душный мирок в неизменности, не разговаривайте с неизвестными. С людьми иной национальности и вероисповедания. С людьми, чей жизненный опыт в корне отличается от вашего. С теми, кто думает не так, как вы. Потому что по закону жизненной диффузии после такой беседы вы уже не будете прежним никогда.
«Как же это я и не заметил, что он успел сплести целый рассказ?.. – подумал Бездомный в изумлении. – Ведь вот уже и вечер! А может быть, это и не он рассказывал, а просто я заснул и мне приснилось?»
Поверьте, в тот вечер я побывала в шкуре поэта Ивана Бездомного. Когда принесли счет, Ольгины наручные часы Swarovski показывали без четверти одиннадцать. Мы провели в компании Харольда около четырех часов. Я бродила по улицам Восточного Берлина, где вьющиеся трамвайные пути внезапно обрывала стена-гильотина. Где люди устанавливали вблизи ограждения стремянки и взбирались на них, чтобы помахать родственникам из западной части города. Жена Харольда, школьная учительница Ирма, однажды чуть не уронила их маленького сына, пытаясь поднять его как можно выше над головой, чтобы показать своей сестре. Где соседи Харольда втайне рыли подкоп, совсем как герой Стивена Кинга в «Побеге из Шоушенка», чтобы одной особенно темной и безрадостной ночью нырнуть в него всей семьей.
– Это просто трэш, – сказала Ольга по дороге в отель. – Ты не могла бы посылать правильные запросы в космос? И не общаться с людьми на мрачные темы? Я не усну теперь.
Конечно же, она уснула. А вот я сомкнула глаза только под утро, убивая мухобойкой жужжащие в голове мысли.
И проснулась тоже раньше Ольги, хотя был уже почти полдень. Впервые за все эти дни в Берлине в прорезь небесных ставень робко сунулось солнце. Ёжась в пижаме, я вышла на узенький балкон. Внизу проезжали редкие машины. Пожилая женщина (о, боже, сколько же стариков в этом городе!) на противоположной стороне улицы выгуливала собачку неопределенной породы. Вдруг немка остановилась и подняла голову, глядя на меня. Казалось, у нее есть какой-то вопрос. На всякий случай я помахала рукой, но собачка гавкнула и потянула хозяйку дальше по улице. Я увидела, что своей спиной женщина закрывала граффити на стене.
«Coming soon» гласили на английском кривые буквы красного цвета.
Я только вышла из автобуса неподалеку от Аксель Шпрингер, когда мне позвонил Томас Хейз.
– Марта Нойманн через полчаса куда-то уезжает, если вы поспешите…
Я поспешила, но фройляйн Нойманн (я нигде не встречала упоминаний о том, что она замужем, поэтому решила звать ее фройляйн, хотя это обращение шло ей, как корове седло) была проворнее. Не успела я подойти к издательству, как навстречу выскочил Томас, сокрушавшийся, что немецкая журналистка только что села в такси. Он указал на отъезжающий автомобиль бежевого цвета.
– У меня машина, можем ее догнать! – заявил американец. Глаза его мерцали, как проблесковые маячки, из чего я сделала вывод, что имею дело с подростком преклонных лет, который в детстве обожал книжки Фенимора Купера про индейцев и погони.
Мы запрыгнули в черный «мерседес». К счастью, такси Марты Нойманн слегка замешкалось на светофоре, поэтому мы не слишком отстали. От цели меня отделяли старый «фольксваген» и пассажирский автобус.
– Но вы сказали ей обо мне? – поинтересовалась я.
– Не успел, она очень спешила, – признался Томас. – Мне дали ее номер, сейчас позвоню и скажу, что мы за ней едем.
Но номер американец впопыхах записал неправильный – вместо фройляйн ответил какой-то недружелюбный немецкий герр, который с восклицанием «шайзе!» бросил трубку. Поэтому все, что оставалось, – преследовать эту чертову немку в лучших традициях фильма «Такси». Впрочем, одному из нас это точно нравилось: Томас, казалось, сбросил лет двадцать, постоянно болтал и шутил на свой прямолинейный американский лад.