Неправда
Шрифт:
Невероятный, дымный вкус бульона ожег горло, а измученный желудок едва не исторг острой коликой первый же глоток, но успокоился и смирился с необычной для него последнее время обязанностью - принимать еду.
– Блаженство какое!
– всхлипнул Лешка, когда вновь откинулся на пышные подушки.
– прямо как в нирване!
– А чего это за зверь такой, нирвана?
– перепросил его священник.
– Нирвана? А вы что не знаете?
– удивился невежеству отца Геронтия Алексей.
– Это рай на Востоке. Полное растворение своего "Я" в божестве. Когда
– Да? Какой удивительный рай... Больше на ад похоже.
– Почесал бороду отец Геронтий.
– Почему же ад? Блаженство же!
– Как же блаженство, если чувств нет? Да и чем же ты испытываешь это само блаженство, если твоего "Я" просто-напросто нет? Просто самоубийство какое-то. Да. Только духовное самоубийство.
– Вот как?
– А ты сам подумай. Полежи да подумай. А мне в храм надо, на требу.
– Отец Геронтий, а у вас не найдется чего-нибудь почитать?
– Да как же не найдется? На-ка вот, Святое Евангелие почитай. Читал ни-то когда?
– Да так, листал как-то...
Новый Завет и впрямь, рекомендовал читать им еще в кружке экстрасенсорики Учитель. Правда, он говорил, чтобы они особое внимание обратили на места, где великий учитель человечества исцелял хромых и слепых. Одна тетушка-энерготерапевт так впечатлилась исцелением незрячего, что потом каждое утро наплевывала целую баночку слюны, заряжала ее и протирала свои коньюктивитные глаза. Уверяла, что помогло. Через несколько дней, стала уверять, что вылечила глаукому у престарелой ее бабушки. Потом она стала пользовать волшебной слюной от близорукости и дальнозоркости своих пациентов. Чем дело закончилось, Лешка не знал, так как началось то, что приключениями звать уже никак не хотелось.
– Ты подряд-то не читай. Начни с Евангелия от Матфея. Оно попроще, чем от Иоанна. Но поискуснее, чем от Марка. Да и от Матфея самое ранее Евангелие. Он подчеркивает больше человеческую природу Христа. Впрочем, сам поймешь, когда почитаешь.
– Взял, перекрестясь, книгу с полки отец Геронтий. А затем приложился к ней губами и лбом.
– Держи.
Лешка взял маленький черный томик из рук священника. Тот неодобрительно покачал головой и вздохнул.
– Что не так?
– спросил его Лешка.
– Ты крещеный, али как?
– с укоризной сказал священник.
– Да. Батя крестил меня. В 1987 году. Правда на Украине, в Донецкой области. Дома-то еще нельзя было.
– Коли крещеный, так ты это, когда Святое Евангелие берешь, крестись. И поцелуй его.
– Чего это целовать-то?
– возмутился было Лешка.
– Так ведь это святыня!
– резко обрезал его возмущение отец Геронтий.
– Ладно, поговорим потом. Читай, а я пошел. Некогда.
Лешка открыл книгу, помолчал. А потом, украдкой повертев головой, как-то воровато, словно чтоб никто не заметил, ткнул губами в обложку, пахнущую ладаном и чем-то еще далеким-далеким, из самого раннего-раннего детства. И погрузился в чтение, листая страницу за страницей.
И перед его внутренним взором возникали одна за другой картины Нового Завета - вот ангелы приходят к почти девочке Марии, вот Она лежит в хлеву с Новорожденным на руках, вот мудрецы с востока положили к ногам их золото, ладан и смирну. Вот едут трое - молодая женщина, ребенок и старик в земли Египетские, а царь Ирод вырезает всех младенцев в городе Вифлееме и его окрестностях. Вот уже Иисус крестится в у назорея Иоанна, а вот сатана искушает Его в пустыне. Громовые и, одновременно, тихие слова Нагорной проповеди и бесов изгнание в земле Гергесинской. Притчи и чудеса, проповеди и исцеления. И сад Гефсиманский, и поцелуй Иудин, и отречение Петра. Издевательства толпы, избиение легионерами, и гвозди, гвозди в руки и ноги. И смерть. И Воскресение.
Что-то перевернулось в душе Лешки, но что - он не понимал. Ему жалко было доброго и слабого булгаковского проповедника Иешуа Га-Ноцри, но Христос Евангелия был другой.
В Нем была сила. Сила и уверенность.
Персонаж "Мастера и Маргариты" был плоским и безликим, особенно на фоне вертлявого Бегемота, мрачноватого Азазелло, глумливого Коровьева и жуткого Воланда. Это всегда было удивительно для Лешки - великий мастер пера не смог изобразить Христа, но смог дьявола. Почему?
А здесь, в этой тонкой книжице - сухой, безэмоциональной и скупой на образы - фигура Христа буквально рвалась со страниц в жизнь. Он рельефно выступал на каждой тонкой странице. Он умел гневаться, умел прощать, умел любить и умел страдать.
И вот еще - он не делил людей на плохих и хороших, проститутка и налоговый полицейский - вот его друзья. И даже пресловутых фарисеев он прощает, "ибо не ведают они, что творят". И даже убийца в самый последний момент перед смертью получает свое прощение и вместе с Христом шагает в вечность.
Простит ли Христос его - бесноватого убийцу, сквернослова и блудника, святотатца и колдуна?
Душа Лешкина взволновалась неведомой дотоле смесью чувств - надежды на прощение и страха, что эта надежда беспочвенна. Не он ли то дерево худое и бесплодное?
Он вновь открыл Евангелие и вновь прочитал: "...И не введи мя во искушение, но избави мя от лукавого!"
И мысль его взмолилась: "Господи, Ты изгонял бесов, без позволения твоего они и шагу ступить не смели! Избавь и меня от них! Прости меня, Господи! Почему же ты оставил меня, тварь убогую, тобою сотворенную, в час бессилия моего, в час тоски моей смертной, в час темный, час отчаянный? Что же ты не говоришь со мной, Господи? Где же Любовь Твоя к твари, Тобой же сотворенной? Ответь же мне, покарай же меня..."
И не разверзлись в ответ небеса, и не хлынули хляби, и никто не пришел за ним.
Лишь скрипнуло где-то весло ковчега Ноева...
"Ответь же мне, Господи, услышь меня, Господи, верни меня..."
И бежал он душою своею прочь от тела своего. И металась душа его по жизни своей, по городу своему.
Вот видел он себя младенцем и юношей.
Вот узнал он себя мужем и старцем.
Вот грех его был, вот стыд его, вот покаяние.
Вот печаль его расплескалась по небу, вот счастье его идет по земле.