Неправильная женщина
Шрифт:
Я погладила его по щеке, а он взял мою руку, поцеловав, отвел от своего лица, и продолжал:
— Пока ты спала, я все выяснил. Мы могли бы пожениться тут же, в мэрии. Но нужно прожить на одном месте две недели. И еще. Ты была замужем, нужен документ, подтверждающий, что ты свободна. Боюсь, его у тебя с собой нет.
Я подтвердила его догадку.
— Значит, этот путь отпадает. Мой юрист говорит, что самое простое — пожениться в России, и потом вывезти тебя во Францию. Значит, ты уедешь, а через пару дней я приеду за тобой. Про визу не думай, у меня будет все, что нужно. Я же бизнесмен.
— Ты уже консультировался с юристом?
—
— По российским законам нас сразу не распишут. Придется ждать два месяца.
— Не страшно, подождем.
— То ты не хочешь ждать, то не страшно, подождем…
— Это же не пустое ожидание. Мы будем двигаться к цели.
— Но Анри…
— Знаю. У тебя дом, дети, родители, работа…
— Все так. С этим надо что-то делать.
— Если ты не говоришь «нет» по самому главному, принципиальному пункту, то есть согласна выйти за меня, то со всем остальным мы справимся. Скажи мне — «да» или «нет»?!
— Да. Конечно да, разве ты не знал этого с самого начала?
— Я надеялся. Я запомнил, ты сказала, что не смогла бы жить в разлуке с любимым. Я очень надеялся, что ты меня полюбишь. А теперь я уверен. Это не надежда, а знание.
— Ты знаешь, что мое имя в переводе означает «надежда»?
— Правда? Нет, я не знал, спасибо, что просветила. Мне всегда ужасно нравилось имя «Надя». Ты, наверное, не помнишь, был такой фильм «Рокко и его братья», там героиню звали Надя.
— Почему не помню? Замечательный фильм. Я вообще люблю Висконти. А ее играла Анни Жирардо.
— Я даже предположить не мог, что ты у себя в России смотрела этот фильм. Оказывается, ты знаешь не только математику, и нам всегда будет хватать тем для общения. Ну, так вот, эта Надя в детстве поразила мое воображение. Даже имя было у нее необычное. Я мечтал, что мою любимую будут звать так же. После этого фильма женщин с таким именем развелось много, но…
Он наклонился ко мне и поцеловал.
— Настоящая Надя — только ты. Я запомню перевод. Надежда остается, когда нет уже ничего, и спасает нас у края пропасти.
У меня слезы подступили к глазам. Но я не заплакала, только прижалась к его груди, такой горячей под майкой с моим портретом в бретонском костюме. Глупо говорить, что я не верила моему счастью, но все происходящее представлялось мне нереальным, как будто происходило во сне. Реальными были его сильные руки, запах, уже ставший родным, звук голоса…
Вот сейчас я натру сыр и буду жарить омлет. А он будет его есть и улыбаться мне через стол. Это на самом деле. А регистрация брака, свидетельства, законы, юристы — это, право слово, фантомы какие-то. Сейчас нереальной мне казалась вся моя жизнь, кроме детей. Взаправдашним был этот человек. Меня радовало, что он строит планы, но самой делать этого не хотелось. Вдруг потом ничего такого не случится, что будет? У меня же сердце разорвется. На этот раз наверняка.
Анри хотел развить свои мысли, нарисовать передо мной картины счастливого будущего, но моя ласка отвлекла его. Вместо беседы мы начали целоваться, как безумные. Потом все же оторвались друг от друга, и я наконец-то приготовила омлет. Позавтракав, мы устроились на лужайке перед домом, вытащив туда надувной матрас, который Анри нашел в кладовке. Конструкция матраса не позволяла совершать резкие движения, и мы просто лежали рядом под кружевной тенью яблони. Анри говорил о том, как мы будем замечательно жить вместе, о том, что его родные наконец-то успокоятся относительно него, что моему сыну будет хорошо в Лионе, а я не вслушивалась, тихонько кивая в ответ, наперед со всем согласная. В какой-то момент я уловила слово “enfant” — ребенок, и встрепенулась.
— О чем ты говоришь?
— Если ты забеременеешь, и у нас будет ребенок…
— Анри, боюсь, это невозможно. Мне уже почти сорок пять…
— Я же не требую… Просто говорю. Ты совсем не такая старушка, какой прикидываешься. Ты можешь забеременеть: у тебя регулярно идут месячные.
— Откуда ты знаешь?
— Случайно видел прокладки в твоем чемодане.
Я отвернулась, желая закончить этот разговор, но Анри с неожиданной силой повернул меня к себе так, что мы чуть не скатились с матраса.
— Поосторожнее!
— Прости, но, пожалуйста, дослушай до конца. Для меня это очень важно. Если… Если вдруг это случится, поклянись, что ты ничего не сделаешь, чтобы избавиться от этого ребенка.
— Ты с ума сошел. В моем возрасте шансы забеременеть ничтожны, еще ниже шансы выносить дитя, но мне и в голову не может прийти избавиться от ребенка. Если такое чудо произойдет, я буду его рожать.
— Я знаю, и все равно, поклянись!
— Чем?
— Твоими детьми.
— Клянусь моими детьми, что рожу тебе ребенка, если Господь сподобит меня его зачать и позволит выносить. Но тогда тебе придется позаботиться о самых лучших врачах: в моем возрасте это не шутка.
— Клянусь, у тебя будет все, что тебе нужно, и даже немножко больше! — Анри порывисто сжал меня в объятьях, и мы, наконец, оказались на земле. Матрас перевернулся и накрыл нас сверху. Патетическая сцена закончилась гомерическим хохотом.
Мы встали и отправились на берег собирать мидий по начавшемуся отливу. Долго бродили, много набрали. Вернувшись, варили их и ели. После обеда отдыхали, дожидаясь прилива, потом пошли купаться. По ходу дел разговаривали, вспоминая книги и фильмы. Оказалось, у нас гораздо больше общего, чем можно было предположить. Недаром мой отец всегда утверждал, что у образованных людей, в какой бы стране они ни жили, культурная память общая. Это открытие радовало обоих. Анри выражал свой восторг бурно, я же, как всегда, проявляла сдержанность. Он удивлялся:
— У тебя совершенно фантастический темперамент в постели, а по виду не скажешь. Ты такая спокойная, благоразумная, что мне хочется тебя тормошить.
— Зачем?
— Чтобы ты визжала, хохотала, кричала, словом, выражала свои сильные чувства.
— Ах, так?!
И я принялась во все горло орать детские французские песни. Вспомнила школьные годы. Анри начал мне подтягивать! В течение часа мы оглашали окрестные холмы вариациями на эту тему, потом перешли к французской эстраде середины ХХ века: Эдит Пиаф, Шарлю Азнавуру и Жюльетт Греко. Тут мой репертуар оказался неожиданно обширным, что потрясло Анри до глубины души. Чтобы русская женщина так хорошо знала французскую песню — да этого просто нельзя было себе вообразить! А я все эти песни помню со времен учебы во французской спецшколе.