Неправильный боец РККА Забабашкин 3
Шрифт:
— Не знаю. Был где-то здесь, — пожал я плечами.
— Ранен? Убит?
— Да нет. Он помогает нашим раненым размещаться в госпитале.
— Хорошо. Я дам команду его найти и передать приказ на отдых. А ты этот приказ уже получил. Так что, давай, кругом и марш в госпиталь, спать! Тебе надо выспаться! Завтра немец обязательно решит поквитаться с нами и попрёт! Нам всем нужно, чтобы ты был отдохнувшим, бодрым и готовым бить врага везде, где только можно, а не сонной курицей с закрывающимися от усталости глазами. Понял?
— Да, но… — попробовал я пояснить, что
Но Воронцов не стал меня слушать и гаркнул:
— Боец РККА Забабашкин! Кругом! — Делать было нечего, и я подчинился, развернувшись: — В госпиталь на отдых, шагом марш!
И когда я стал, еле-еле передвигая ноги, шагать ко входу, Воронцов крикнул вдогонку:
— Найдёшь комнату, там и будь, пока за тобой не придут. Никуда из госпиталя не уходи. Как проснёшься, дежурному доложишь, — а потом уже негромко добавил себе под нос: — Только вот надо бы сейчас этого самого дежурного найти да туда приставить.
Я не стал отвечать, а продолжил свой путь к лестнице, желая только одного: увидеть кровать и упасть.
Но дойти до двери, ведущей внутрь, не успел. Открылась дверь, и в проёме появился Садовский, держащий в руке еле-еле горящий факел.
— Ляксей, а я тебя искал, — дружелюбно произнёс он.
— Зачем? — промямлил я, размышляя с какой стороны его лучше обойти.
— Да вот… Я тут это, того… У тебя же с глазами плохо совсем, когда на солнце смотришь. Так я тебе вот чего раздобыл!
С этими словами он порылся за пазухой и, вскоре вытащив оттуда немецкие мотоциклетные очки, протянул их мне.
— Ого! Вот это да!
Взял очки и повертел их в руках.
— Это тебе. Носи на здоровье, — сказал он улыбнувшись.
— Спасибо!
Подарок от боевого товарища оказался, по меньшей мере — царский. К тому же очки оказались не простыми, а с затемнёнными стёклами. Только как-то странно они были затемнены — неравномерно.
Присмотрелся более внимательно и немного расстроено вздохнул. К сожалению, стёкла оказались не затемнённые, а просто грязные.
А Садовский тем временем продолжил:
— У нас в деревне, значится, на машине Степаныч работал, на элеваторе. Так вот, он как ты, слаб на свет смотреть был. Старенький он, Степаныч-то, годков за шестьдесят так уж точно было. Ну и как солнечный день — так он обязательно грузовик свой либо не дотянет под загрузку, либо перетянет. Не видел толком, потому что элеватор-то наш прям вот на солнце и смотрит, считай весь день. Ну вот он и скумекал, берестою горящей стекло на окулярах подкоптить. И помогло ведь! Сразу и начальник ругаться на него перестал, да и ему легше. Я тут… Ну, нашёл. И чуточку задымил их — а то тебе бить врага не сподручно совсем!
— Спасибо! — вновь от всей души поблагодарил я. — Очень кстати!
Потёр стёкла. Оказалось это не грязь, а действительно копоть.
«Факелом, что ль, подкоптил? Или берестой? Но вроде бы затемнены»
Очки, конечно, были не новыми, а сам рецепт затемнения, мягко говоря, был странным.
«Но кому сейчас легко?! Главное глаза в помещении течь не будут и это уже прекрасно!»
Вновь
«Заодно и от водицы немного прикроют. Сейчас же дожди почти постоянные — умучаюсь протирать лицо каждый раз, а тут специально для того и сделано, чтобы водитель не получал от каждой лужи. По случаю, неплохо бы притрофеить ещё парочку-другую подобных вещиц. Что называется: на всякий пожарный. А то вот так оно бывает — раз, и остался совсем слепой. От солнца шарахаюсь. Моргаю и плачу, как красна девица или вампир какой».
Надел столь нужный «девайс», вновь поблагодарил добытчика и, изо всех сил борясь с зевотой, словно зомби пошёл искать вожделенный закуток, в котором есть не менее вожделенная кровать.
Глава 22
Тревожная обстановка
Воронцов не обманул. За мной действительно пришли. И я даже немного выспаться успел.
— Товарищ комиссар, вас вызывает командир дивизии, — доложил вестовой.
«Комиссар?» — удивился я такому слову, применённому к моей персоне. Но тут же вспомнил, что Воронцов перед боем во всеуслышание заявил, что я теперь именно что комиссар отряда.
Я точно не знал, в чём конкретно заключается моя новая «работа» согласно уставу, но помнил, что это что-то типа политработника, и что теперь, если и не самый главный, но тоже командир.
Посмотрел на свои наручные часы, что оказались не на руке, а на стуле, что стоял у батареи. Они показывали полдень.
«Неплохо поспал», — сказал я, пытаясь вспомнить, как, и главное, когда я сумел эти часы снять.
Рядом с часами обнаружился флакончик капель с пипеткой и мотоциклетные очки. Под флаконом записка: «Капли для глаз. Капать три раза в день». Закапал, после чего нацепил очки. Видеть стало значительно лучше, и я, покрутив головой, впал в ступор. Полусонный взгляд с удивлением обнаружил, что переодет я не в грязные бинты и лохмотья, в них ходил последнее время, а во вполне новое нижнее бельё, под которым проглядывались чистые бинты, коими были замотаны раны.
«И как же это я так перемотался, да и переоделся?» — задал я себе риторический вопрос и напряг память.
Через долгую секунду стали всплывать смутные воспоминания. Вроде бы во сне меня то ли мыли, то ли протирали мокрыми полотенцами, а потом чем-то смазывали и заматывали раны бинтами.
В одном из обрывков сна, я будто бы видел, что сидящая с папиросой в зубах товарищ Предигер говорит, что на Забабашкине, мол, всё заживает как на собаке.
Слова могли бы показаться в тот момент обидными, особенно несведущему человеку. Но вот только тоном они были сказаны тёплым и даже слегка восхищённым. И главное, в той фразе было вовсе не сравнение с собакой, а констатация факта, что раны заживают. И это было очень хорошо.