Непреодолимые обстоятельства
Шрифт:
Но ведь не просто же так она сорвалась! Эта невеста, свалившаяся вдруг на голову, которую Лелька ненавидела всеми фибрами души, отобрала у нее Руса, заставила бросать в него обидные слова. Почему он не отказал отцу? Значит, не так уж Лелька ему и дорога — вывод был очевиден и отзывался почти физически ощущаемой болью в душе, в сердце. Лелька как будто вдохнула, а выдохнуть не смогла и этот ком — огромный, тяжелый так и застрял в горле не проглоченным. Ведь, если бы Рустем ее действительно любил, он бы не согласился исполнять эту дурацкую отцовскую прихоть.
Глава 24.
Лелька так и шла, не разбирая дороги, пока ее не нагнала Катюня. Она пропустила все действо и поняла: что-то произошло, только увидев дружка Лелькиного возлюбленного. Дато и блондинка возвращались в клуб, что-то живо обсуждая. И Катьке показалось, что были они невероятно довольные. Виталик, встреченный ею у входа, в двух словах пояснил ситуацию.
— Лель, ты что это под дождем шастаешь? — Дернула она Лельку за руку, останавливая. — А ну, пойдем в клуб, дуреха! Заболеешь еще!
— Кааать! — Обернулась Лелька к подруге, всхлипывая.
Она хотела столько сказать, объяснить. Но слова застряли где-то в горле, зато слезы полились с новой силой.
— Ууууу! — Промычала подруга. — А ну, отставить рыдания! Пошел он куда подальше!
Лелька снова глухо зарыдала.
— Так, давай, поехали домой! А то реально простынешь еще! — Ругалась подружка, вызывая такси. — Где Виталик, хоть бы зонт раздобыл, вон, как льет!
— Здесь я. — Глухо ответил Лелькин воздыхатель откуда-то сбоку, и Катька подпрыгнула от неожиданности.
— Тьфу ты, Виталя! Выпрыгнул, как черт из табакерки! Такси бы вызвал лучше, больше пользы бы от тебя было!
Виталий что-то промямлил в свое оправдание, впрочем, Катерина его уже не слушала. Она пыталась успокоить Лельку, убеждая ее, мол, Рустем «сам еще приползет просить прощения». Но Лелька ей не верила.
***
С того злополучного вечера прошло две недели. Две недели, как они не общались, не переписывались, не виделись. Две недели беспросветной тоски. Две недели жизни в чувстве вины. Миллионы мыслей. Миллионы «если бы».
За это время Лелька сто тысяч раз прокрутила все случившееся в голове. И если сначала она была хотя бы зла на него, то с каждым днем все больше начинала его оправдывать. И действительно, ее вина тоже была — она ослушалась, поперлась в этот клуб, ругалась на себя девушка, прилюдно его обидела. И все-таки что-то не давало ей позвонить и написать первой. Если бы не ситуация с невестой, Лелька бы никогда такого себе не позволила. Неизвестная Лельке разлучница стояла между ними. Если даже Лелька напишет первой и они помирятся, она, эта Амина никуда не денется.
Каждый день, прожитый без Рустема, все больше увеличивал пропасть между ними. Было горько и обидно осознавать, что не так уж она и важна для него, раз за столько дней он не сделал первого шага, не вышел на связь. Да, формально он не виноват. Но должен же понимать, почему Лелька взорвалась. А может, он и не переживает вовсе, в отличие от нее? Эта мысль, как заноза в пальце, саднила в
Лелька и не думала, что будет так сложно. Она почти не ела, безостановочно вытирая слезы. Она закрывалась в своей комнатке, не желая видеть ни мать, ни сестру, ни тем более Катьку, у которой все любовные страдания умещались во фразе «Да плюнь ты и разотри».
Лелька взяла больничный и валялась теперь все время в своей комнате. Ей и правда, было плохо. Правда, болезнь ее носила характер иного свойства и была не физическим недугом, а душевным.
Телефон предательски молчал, хотя Лелька проверяла почту и мессенджеры ежеминутно. Но Рустем не писал, не звонил, не приезжал. И это угнетало. Постепенно, медленно, шаг за шагом Лелька скатывалась в депрессию, сама еще об этом не догадываясь.
***
Две недели Рустем взращивал в себе злость. Запретил себе думать, что поступил неверно. Такое отношение никто не потерпит! И он правильно сделал, что ушёл. Первые несколько дней он твердо верил в этот аргумент, но время шло и сомнения стали одолевать его. Он не сомневался в себе, он был твердо убежден, что вина во всей этой ситуации только за Булкой. И никак иначе. Поэтому и позвонить должна она, написать, объявиться. Однако, Лелька молчала, и он озадачился вопросом, почему? С каждым днем этот вопрос все больше не давал покоя. Неужели она считает себя правой? За эти две недели он столько раз приказывал себе не думать о ней, засиживался на работе до полуночи, чтобы не думать о ней, и все равно думал.
Отец, заметив повышенную «работоспособность», похвалил. Но похвала не радовала. Странное это было чувство. Головой он считал себя правым, а сердце точил червячок сомнения. Казалось, подумаешь, девушка! Еще и способная пренебречь его авторитетом и доверием, говорившая с ним вздорно и без должного уважения к мужчине, как должна говорить женщина. Однако, почему же так тошно, словно кусок из сердца вырвали, и оно кровоточит, саднит тихой, ноющей болью?
К концу второй недели Рустему позвонила сестра и предупредила, что близится следующий этап сватовства — Большой. И теперь их ждут в гостях у Хасановых с официальным визитом. Если этот этап сватовства пройдет удачно и Амина обозначит свое согласие, можно будет планировать праздник обручения.
Руса передернуло. Не в том он был состоянии, чтобы участвовать сейчас в каких-то свадебных ритуалах. Но отец, понимая, что прямое указание вызовет гнев, подослал к Рустему сестру. Наверняка, Дато успел ввести Алимова-старшего в курс дела об их с Лелькой ссоре.
Рус чувствовал себя так, словно на шею ему набросили удавку. И вроде бы он ещё твердо стоит на ногах, свободно двигает головой, и вроде бы никто не заставляет его прямо завтра идти под венец с дочерью отцовского друга, а вот тяжко дышать, нечем. И он почти осязаемо ощущает, как тиски вокруг сжимаются.