Непротивление

Бондарев Юрий Васильевич

— Опять хахачки строите? За квадратного дурака принимаете? — Усольцев свистяще втянул воздух, охлаждая больной зуб, на его землисто-серых впалых щеках лежала тень мрачности, не допускающая ни улыбки, ни шутки. — А вот плакатик все висит у вас. Очень сомнительный. Говорил я вам тот раз: снять бы надо, нехорошие мысли приходят. Как так? Все, значит, разрешено? Ничего не запрещать? А голову кому-нибудь проломить — тоже разрешено? В парадном раздеть? Тоже? Ножом пырнуть? Разрешено? Если волю во всем себе давать, и за решетку угодить можно…

— Ваше милицейство!.. — вскричал Максим в ужасе.

Со

сцепленными по-актерски руками, протягивая их к Усольцеву, он своим видом выразил потрясение испугом, вину и покорность — трудно было определить, как ему удавалось так убедительно управлять собой.

— Ваше милицейство! — продолжал он плачуще. — Ваше лицо, извините меня, дурака, напоминает страницу закона! Уголовный кодекс! За что?

— Насмехаетесь? Злостно хулиганите? «Ваше милицейство». Ишь ты, какое оскорбление выдумали! Или — болтаете сдуру? При вашем госте скажу: вы — легкомысленный, незрелый, зеленый человек!

— Да что вы, нисколько. «Ваше преосвященство», «ваше милицейство» — прекрасно звучит, какое же тут оскорбление? Но почему вы говорите только о моих недостатках? — Глаза Максима плаксиво заморгали. — Я — легкомысленный? Нет, в вашем заявлении нет прибежища для справедливости. Не знаете вы меня, товарищ лейтенант, так же, как я вас. Не знаете — никак! И сожалею, честное слово…

— Я говорю: бол-лтаете много! Темный вы еще человек, зеленый и темный!

— Это верно, — обрадовался Максим. — Зеленый, темный и серо-буро-малиновый в горошек!

Судорога прошла по нервному лицу Усольцева.

— Еще будете болтать, я вас за хулиганство отправлю в отделение! Прекратите, гражданин Черкашин! Кончено! Точка. Я не в гости к вам пришел, а предупредить от проступков в доме, где за положенный порядок отвечаю я, а не вы, гражданин Черкашин!

Впалые щеки Усольцева натянулись, крутыми буграми вздулись желваки, он произнес «Тэ-эк», и темные глаза сдвинулись вкось, будто ударили дядю Федора сбоку. Тот, с желчной скорбностью подбиравший беззубый рот, неудобно устроился в кресле, старческие пальцы его нетерпеливо оглаживали лоснящиеся подлокотники, выдавая явную раздосадованность тем, как ведется разговор Усольцевым. И почему-то появилась мысль, что он, дядя Федор, привел участкового, а не участковый захватил его по делу службы.

— Ну, Федор, что скажешь? — произнес с тяжелым недовольством Усольцев, которого крайне взвинчивали неподатливые ответы, балагурство Максима и молчаливая отстраненность дворника.

Дядя Федор заерзал, в груди его захлюпало, он откашлялся, проглотил мокроту, отчего его немощная шея сделала натужное птичье движение, проговорил тонкой сипотцой:

— Посторонние люди бывают тут. Чего-то уносят иногда… в газетку завернутое. Может, картинки, вон их сколько… — Он повел из стороны в сторону остреньким подбородком. — А может, кувшины какие или еще чего. Нехорошо это. А то молодежь приходит, скубенты. Так эти, видать, напьются, ночью песнями пошумливают, а во дворе и непотребства творят.

— Какие непотребства? — пасмурно спросил Усольцёв.

— Да надысь… Поймал одного, кудлатого. На стену гаража без стеснения нарушал… Во-от.

Максим засмеялся своим журчащим пульсирующим смехом.

— Восхитительный

донос! Но я к вам не в претензии, дядя Федор! — И тут же с омерзением перекривился и позволил себе сказать без умеренного гнева: — Пренеприятнейший вы человек, товарищ дворник! По вашему жить — это к месту врать и предавать. Сподобились. Благодарю.

— Как так врать? — Дядя Федор взъерошенно заелозил в кресле, его сухонькое песочного цвета личико вмиг озлобилось каждой морщинкой. — Посторонних людей у себя привечаете? По какому праву? Для какой такой корысти? Кто такой этот гражданин посторонний, раненый? Почему ночью к вам пришел? Да еще с женщиной? Дворник я! Мое дело — чтоб порядок, а не против!..

— Образцовый вы были надзиратель, дядя Федор, — печально похвалил Максим. — Но в вашу тюрьму я не хотел бы…

Дядя Федор привскочил в кресле, вскрикнул:

— Чего-о? Ах, ты-и… Я по уставу исполнял!..

— А ну погоди глупить, Федор, — смирил его Усольцев, и казавшиеся недвижными в запавших глазницах твердые, без блеска глаза его запоминающе измерили Александра, как если бы только сейчас он заинтересовался им вблизи.

«Вот оно… об этом я подумал, едва они вошли», — промелькнуло у Александра, ощущавшего среди разговора боковое внимание Усольцева, хотя тот не смотрел на него.

— Гость будете? Из госпиталя?

— Да.

— Ранен? Долечивались?

— Да.

— Не понял.

— Открылась рана. Залечивал.

— Приезжий?

— Нет.

— Москвич?

— Да.

— Не понял.

— Москвич. Я сказал ясно.

— Значит, в Москве проживаете? И прописка в столице?

— Да.

— Разрешите ваши документы. Прошу паспорт.

Они встали одновременно — Усольцев с табуретки, Александр с дивана. Участковый был на голову выше его, шире в плечах, костистая фигура, стриженная под полубокс голова выглядели непреклонно — портили эту внушительность вдавленная грудь, какая бывает у очень рослых людей, не вполне свежая милицейская форма, от которой пахло не то горьковатым потом, не то уличной пылью. Усольцев выдвинул длинную руку, повторил:

— Прошу паспорт.

Нет, с тех пор, как вместо офицерского удостоверения был получен паспорт, он не носил его с собой. Он получил его в конце сорок шестого года и положил в ящик отцовского письменного стола, где хранились орденские книжки и справки о ранении.

— С собой паспорта у меня нет, не ношу, — сказал Александр. — Только военный билет. Вот, пожалуйста.

«Почему меня так раздражает его глухой голос, его очень прямые плечи, его вогнутая грудь и особенно глаза… Застывший металл без блеска. И зачем он цыкает краем рта? Зуб у него болит?»

— Как так нет паспорта? — спросил поднятым голосом Усольцев. — Паспорт удостоверяет вашу личность, и его положено иметь всегда при себе. Как иметь костюм, гражданин…

«Болван или напускает на себя роль стража закона?»

— В чем разница — паспорт или военный билет? — сказал Александр. — И то, и другое — удостоверение, по-моему.

— По-вашему — это еще не по-нашему, — заговорил Усольцев, не спеша раскрывая военный билет. — Значит, лейтенант запаса, разведчик… Вот как. Смотри ты… Тезки по званию. Но я воевал не в полковой разведке…