Непротивление

Бондарев Юрий Васильевич

— Понимаю. Служили в Смерше. Не ошибся, товарищ лейтенант?

— Ошибаетесь, лейтенант Ушаков, Александр Петрович, одна тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения, — проговорил Усольцев, тщательно изучая военный билет Александра. — Три года я прослужил старшиной роты. С сорок первого. Знаю, что такое передовая… что такое окружение и атака. В конце войны после госпиталя меня взяли работать в Смерш. А после демобилизации предложили работать в правоохранительных органах. Так что… намек ваш понял. Сейчас я простой чернорабочий правосудия — участковый инспектор. Так что не надо намеков.

— Намека не было.

— Не такое

уж я бревно, товарищ лейтенант Ушаков. Со стороны темных элементов несознательное отношение к Смершу на войне было известно, — с уничижительным равнодушием произнес Усольцев.

— Так же, как к милиции в тылу, — заверил возбужденно Максим, заложив руки в карманы и упершись плечом в полку с запыленными глиняными фигурками.

Усольцев углом рта втянул воздух к нездоровому зубу, проговорил:

— Предупреждаю русским языком: отправлю в отделение. За хулиганство. Ведете себя, как пацан. А еще студент. Сын уважаемого артиста. Так, значит, Александр Петрович, малость непонятно мне, — продолжал Усольцев, не выпуская из рук военный билет. — Здесь отмечено: два ранения — в сорок втором году и в сорок третьем. А это у вас что же — третье ранение открылось, не указанное в билете? Срок-то очень большой — четыре года. От второго ранения. И открылось?

— Да.

— В каком госпитале лечитесь?

— В двадцать третьем.

— Лечитесь или выписались?

— Выписался.

— Адрес. Где госпиталь находится?

— На Чистых прудах.

— А справка из госпиталя у вас имеется?

— Нет.

— Тэ-эк.

Глухой голос участкового как будто растворялся над извилистым бурым туманом, вползая в сознание тупой опасностью, своими допрашивающими вопросами одновременно расставляя в текучей пелене преграду из колючей проволоки. Он, участковый, точно догадывался о чем-то, подозрительно чуял профессиональным нюхом несообразность, некое отклонение. И Александр, с целью кратко выговаривая «да» и «нет», еще надеялся найти выход в этой глуповатой простоте ответов, но вместе с тем чувствовал, как росло в нем раздражение против рьяной придирчивости Усольцева, выполняющего служебный долг чернорабочего милиции при бдительном содействии всевидящего старичка дяди Федора.

— Кировский райвоенкомат, — прочитал вслух Усольцев в военном билете и, сложив билет, похлопал им по ногтю большого пальца. — Кировский район, значит. А по какому адресу проживаете конкретно, Александр Петрович? И где же находится паспорток ваш? Дома? По какому адресу, если не трудно вспомнить?

«Вот оно — сейчас…» И Александр сказал, уже утрачивая выдержку:

— Какое это имеет значение? Вам недостаточно военного билета?

— Ах, не имеет?.. Каждый человек имеет адрес проживания. Проверим, проверим. И госпиталек проверим. С ранением как-то чудно у вас. Сам был ранен тяжело, а рана через четыре года не открывалась. Неувязочка.

«Паспорток», «госпиталек», «неувязочка» — эти не к случаю уменьшительные слова, не к месту произнесенные Усольцевым с каменной ласковостью, так не сочетающейся с его допытывающим взглядом из провала глазниц, едва сдерживали Александра от резкости, он затрудненно спросил:

— Как это проверим? Как именно?

— Вы ведете себя неподобающим образом, товарищ участковый! — вмешался разгоряченно Максим. — Здесь не Смерш, а квартира, и Александр Петрович мой гость! Одна голова хорошо, а две… два сапога пара и то на одну ногу! Почему ко мне вас привел дядя Федор? Донос сделал?

Порядок блюдет, как и вы?

— Мо-олчать! — ухающим басом скомандовал Усольцев и, погашая вспыхнувший огонь злости, постоял безмолвно несколько секунд. — Тэ-эк! Придется вам, Александр Петрович, пройтись со мной в отделение милиции! — сказал он непреклонно. — Для выяснения.

Он подхватил полевую сумку со стола, поношенную, покарябанную, повидавшую, должно быть, фронтовые виды, расстегнул ее с намерением бросить туда военный билет, и Александр понял, что вот сейчас, в этот момент, когда расстегнута сумка участкового, происходит главное: отсюда потянется все. Боль в голове жарко ударила его, отдаваясь в предплечье, он поморщился.

— Отдайте билет, — проговорил он, протягивая руку, и шагнул вплотную к Усольцеву, загораясь гневом. — Какого черта вы взяли мой военный билет? Дайте его сюда!

— В отделении все выясним и проясним, и я верну ваш билет, — сказал с тою же каменной ласковостью Усольцев и помахал перед грудью Александра военным билетом. — Лейтенант разведки, а ведете себя расхлябанно, как ребенок. Ваш билет будет в целости и сохранности, гражданин Ушаков.

— Мне не нужна целость и сохранность моего удостоверения в вашей сумке, — выговорил Александр и дерзко вырвал военный билет из пальцев Усольцева. — Идите к черту! Я вас знать не хочу!

— Что-о? — крикнул горлом Усольцев. — Ты… на должностное лицо? Я — лейтенант милиции! У меня права, а не у тебя, гражданин беспаспортный!

— Я сказал: знать вас не хочу!

— Что-о? Я лейтенант правоохранительных органов! Понял?

— Я вижу, вы влюблены в свое звание и пользуетесь взаимностью, лейтенант правосудия.

Он уже не мог сдержать себя, подхваченный ожигающим толчком сопротивления и неприязни к этому бывшему фронтовому лейтенанту, смершевцу, а теперь участковому, еще не расставшемуся с полевой сумкой, такой знакомой, такой родственной по своему фронтовому виду.

— А ну! — опять крикнул Усольцев командным голосом, вкладывая в это «а ну» силу данной ему власти.

— Что «ну»? Здесь не милицейская конюшня, лейтенант!

— Как безобразничает, а? — просипел дядя Федор, перепуганно озираясь, и в груди его захрипело, забулькало. — Неподчинение органам, а?

— Сиди, старая галоша, и помалкивай, — посоветовал Максим. — Сиди и молитвы читай…

— А ну, пойдем со мной! — скомандовал Усольцев и боднул головой в сторону лестницы. — Выходи!

Его сдавленные в полоску губы безжизненно посерели, мертвецкая бледность покрыла лицо, стянутое по скулам злобною решительностью. И участковый вторично крикнул:

— Выходи, приказываю!

— Идти с тобой мне незачем, лейтенант, — сказал Александр. — Незваным пришел ты. Ты и уходи. Вместе вон с этим мухомором, который тебя привел… как его… дядя Федор? Вот, вот, вместе с бывшим тюремным надзирателем, банальным местом нашей действительности! Вали к чертовой бабушке отсюда!

— Сволочь! Говнюк! Силой выведу! Силой в отделение вытащу! — вдруг не бухающим, а высоким режущим голосом выкрикнул Усольцев, вроде бы второй, пронзительный голос имел он, и его мертвецкое лицо уродливо изменилось, он качнулся к Александру, весь изготовленный схватить его за здоровое плечо, но в ту же минуту отпрянул, попятился, зачем-то судорожно оглаживая на правом боку ремень, на котором висела новая кобура, но пистолета в ней не было. Он открывал и закрывал рот, выдавливая шепотом: